The Мечты. Минор для мажора

Двадцать девятого декабря в Солнечногорске выпал снег. Настоящий, тот, который не тает, едва коснувшись земли. Они с Андрюшкой долго-долго гуляли по набережной, где мелкий восхищался морем – он так полюбил его, что, кажется, это было куда больше его любви к родителям. А она сама, внимательно наблюдая, как ее сын гоняет голубей, весело смеялась.

Потом ее набрал Юрка. И первая тревога, трепыхнувшаяся в ней, выгнула дугой все ее мысли: что-то случилось. Просто так он бы не звонил.

- Продали? – было первым, что выпалила она в трубку, едва приняла вызов. На «привет» ее уже не хватало.

- Да, аукцион прошел, теперь документы оформляют.

- Дорого?

- Почти в два раза дороже, чем была начальная цена.

Юлька прикрыла на мгновение глаза, чтобы перевести дыхание. А после одернула себя.

Мир снова сделался цветным, а не черным. Андрюшка по-прежнему носился в нескольких шагах от нее, найдя себе братьев по разуму – еще парочку малышей примерно своего возраста.

- Ты мне скажешь... скажешь, когда заберут? Чтобы я успела приехать попрощаться. Можно же? Пожалуйста, Юр!

- Да ну успокойся! – рассмеялся ее инструктор. – Выдохни! Отбой паники, короче. Никто Первую никуда не повезет, тут она остается.

- Новый хозяин согласился содержать ее у вас?

- Ну типа того.

Юлькино сердце совершило странный кульбит внутри грудной клетки, и она едва не подпрыгнула от возбуждения.

- Значит, я хотя бы видеть ее смогу? – очень звонко спросила она.

- И видеть, и даже ездить, - заверил ее Юрка.

- Как это?

- Ну так... короче, тут чего-то мутное. Я думал, может, ты в курсе... потому как если ты не знаешь, то и я прям не знаю...

- Да скажи ты толком! Не мямли!

- Ну новый хозяин, говорю, мутный. Распоряжение оставил, чтоб лошадь никому не давали, кроме тебя. Так и указано. Юлия Андреевна Малич. Может, муж твой? Типа подарок сделать хочет?

Но ее муж... сделал ей совершенно другой подарок.

Все-таки позвал на Новый год свою бабку, растившую его с тех пор, как он стал сиротой, и уверенную, что ни одна женщина на свете не стоит ее внука. А к Юльке настроенную с особой воинственностью – все же она его на себе женила.

В общем, такой себе подарок.

А про Первую Дима даже не знал, и Юлька сама не понимала, как ей в голову могло прийти, что он в принципе додумался бы купить ей лошадь. Слишком дорого. Слишком круто. Слишком не для нее. Она даже не заикалась дома об аукционе, понимая, что сочувствия не встретит, страдала молча, бегала в магазинчик, работала с иностранцами, проводила экскурсии. Но после слов Юрки почему-то вспомнился обещанный сюрприз на Новый год, и Юлька, как полная идиотка, уверовала, что Ярославцев и правда – мог, хотя здравый смысл говорил об обратном.

И до самого Нового года ходила своя не своя, не понимая, как к этому относиться, и испытывая жгучий стыд за то, что творит – пусть только в мыслях. Это было отвратительно. А она – самой себе противна.

А потом к ним прикатилась Надежда Антоновна собственной персоной, и шампанское под бой курантов Юлька пила с ней. Потому что у Ярославцева, мать его, и в новогоднюю ночь нашлась где-то работа. Он приехал в десять вечера. Обнял бабку, поцеловал жену, обдав ее парфюмом пополам с легким запахом алкоголя – потому как тридцать первого невозможно от всех увернуться. И устало сказал:

- Прости, малышка. Какого-то черта форс-мажор происходит именно тогда, когда нет никаких сил с ним бороться.

Она ему поверила. Пожалела. Слишком взъерошенным он выглядел. Поправила галстук, поцеловала в щеку. Дала себе слово обязательно все исправить. И вызвала ему такси, пока он вручал подарок сыну – автомобиль на пульте дистанционного управления. А бабке – ее любимые духи.

Юльке же, играя бровями, почти выходя из дому, вручил папку с документами.

И улетел в ночь, только его и видели.

А Юлька осталась один на один с осознанием, что в папке ни черта не лошадь. В папке договор купли-продажи квартиры в «Соснах».

«Богдан!» - вспыхнуло в ее мозгу, и она судорожно выдохнула.

Внутри, под ребрами, болезненно дернулось, и Юля хватанула ртом воздух. У нее оставались считанные секунды до того, чтобы можно было позволить бешенству взорвать нахрен весь здравый смысл, который она взращивала в себе годами. И в эти секунды была почти счастлива, разрешая себе осознать – он не допустил, чтобы Первую у нее забрали.

Это потом уже было все остальное. И злость. И обида. И ярость. И чувство униженности. И внезапное озарение, что пока она здесь совершенно разбита, он веселится с Алинкой на Барбадосе. Но тогда, в самом начале, она была счастлива, о чем предпочла бы забыть.

... Моджеевский, ты совсем охренел?!

***

Она и забыла.

Думала, что забыла.

Спустя почти неделю толкала дверь в его кабинет, не слушая приветствия секретарши и практически сметая все на своем пути, и пребывала в полной уверенности, что забыла.

Он ждал ее. Сидел в своем кресле и смотрел в упор. Дождался. А она с трудом, но тоже дождалась, пока он вернется из своего отпуска, чтобы бросить ему в лицо:

- Моджеевский, ты совсем охренел?!