The Kills

— Ваш военный опыт, — заходит доктор издалека. — Имеет какие-то особенности?

— О чем вы? — открыв глаза, я уставляюсь на собеседницу.

— Вы пытали людей? Или, может быть, пытали вас? — спрашивает она в лоб.

— К чему вам эта информация? — бровь изгибается от удивления.

— Пытки в участке не произвели на вас никакого впечатления, — осторожно поясняет женщина.

— Война — не детский утренник, доктор, — отвечаю без намека на агрессию. — Эти кретины ограничились двумя заходами, — насмехаюсь над полицейскими. — Даже самый трусливый боевик не раскололся бы, а я так и подавно.

— После войны у вас не было психологического расстройства или травмы, — доктор сжимает губы, делая жалостливое лицо. — А сейчас у вас все предпосылки к, как минимум, начинающейся депрессии.

— Вы когда-нибудь любили, доктор?

— Да.

— Тогда я не понимаю, почему вас это удивляет. Я не бездушная и бессердечная машина для убийств, если вам так кажется.

— Это ваши слова.

— Вы точно психолог? — снова раздражаюсь. — Хотя, я уже спрашивал. На войне ты каждый день ждешь смерти. Любой из твоих товарищей может завтра быть убит. Ты не хочешь этого, но морально готов, — пытаюсь пояснить доктору, как маленькой. — Но ты никогда не готов морально принять тот факт, что смерть может настигнуть твоего любимого человека у тебя дома. Что какой-то псих способен пробраться в твое жилище и превратить твою жизнь в ад. Отобрать у тебя все.

Взгляд женщины становится печальным. На прошлых сеансах такого не наблюдалось, чем я немало удивлен.

— Татуировка, — она бегло осматривает виднеющиеся из-под ворота и рукавов рисунки. — Почему сделали?

— В тот день она высказала мысль о тату, — я вытянул руки, рассматривая обновку на своем теле. — Память.

— Можете сказать, что таким образом пытались прожить свою боль? Через тело? — доктор обвела мою фигуру обратной стороной ручки.

Я молча пожал плечами. Не думал об этом, честное слово.

— Вы не наносили себе других увечий?

— Других?

— Татуировка, своего рода, осознанное самоповреждение.

Тягостное молчание, возникшее в кабинете, ответило за меня лучше любых слов. Я заерзал в кресле, положение резко стало неудобным, а пейзаж за окном очень интересным. Оказывается, сегодня на улице стояла солнечная погода. Я даже не заметил.

— Послушайте, Люцифер, — огорошивает меня своим обращением женщина. Она кладет записи на стол, снимает очки плавным жестом, накрывая ими заметки. — Сейчас я скажу нечто кощунственное для вас. Говорить буду не как ваш врач, а как человек, — она подается вперед, чуть склоняя голову на бок и облокачиваясь рукой о подлокотник. — Время лечит. Сейчас вам кажется, будто жизнь кончена и не имеет смысла. Но, — она останавливается, рассматривая меня и давая секунды на осмысление, — вы обязательно встретите ту, которую сможете полюбить вновь.

Голова словно сама собой качается, отрицая ее слова. В самом деле кощунство.

— Я больше не смогу полюбить никого на этом свете. Никогда, — без раздумий утверждаю, боясь допустить подобные мысли в свою голову.

— Не будьте так категоричны, — аккуратно останавливает меня доктор. — Не стоит наказывать себя жизнью в одиночестве.

— Никакого наказания, что вы, — хмурюсь в отрицании ее предположения моих мотивов. — Само собой, я встречу девушку, с которой будет хорошо, о которой я буду заботиться. Стану замечательным мужем и отцом, но вряд ли она сможет вызвать во мне хоть малейшую долю этих чувств. Если она не будет требовать от меня любви, то мы взаимовыгодно сойдемся.

— Вы разобьете ей сердце, — в собеседнице говорит женская солидарность.

— У меня достаточно денег, чтобы его склеить, — цинично замечаю в ответ.

Звучу, как самый конченый на свете мудак. Так проще.

— Очень надеюсь на перемены в ваших взглядах, — доктор поднимается с места. — До следующего сеанса, Люцифер.

— Я больше не приду, — остаюсь сидеть на месте, наперекор намекам женщины.

— Почему? — она несказанно удивляется.

— Получил лицензию частного детектива, — встаю, сопровождаемый озадаченным взором, дохожу до двери, распахивая ее на ходу. — Буду искать убийцу. Всего хорошего, доктор, — дежурно улыбнувшись, не жду ответа, исчезая в коридоре.

***

К тому времени, когда Люцифер заканчил рассказ, я лежала рядом с ним, не сводя глаз с его лица и потирая жетоны пальцами, ощупывая каждую выбитую на них букву его имени, группы крови и вероисповедания. Будто могла кончиками пальцев дотронуться до этой темной главы его истории.

— Здесь написано, что ты католик, — указала кивком на вещицу в моей руке.

— Я потерял веру — это осталось как напоминание.

Взгляд Люцифера печальный, полный сожаления и воспоминаний, которые, увы, не стереть ничем.

Я провожу свободной рукой по его руке, нежно сплетаю наши пальцы, получаю такую же взаимную нежность в ответ.

— Почему ты рассказал мне об этом?

— О таком неприглядном факте моей жизни знают только мои сослуживцы и психолог, к которому я ходил. Даже отцу не говорил, — он привстал, в итоге сев на край кровати спиной ко мне. — Ни к чему ему эти знания. А ты, — он повернул голову в бок, — точно меня поймешь и не отвернешься. Уверен.