The History of Bones: A Memoir: A Memoir

Это были танцы не для детей. Большинству людей было от двадцати до двадцати пяти. Я всегда был единственным белым человеком, за исключением, может быть, странной, ужасающей блондинки. Это была довольно дикая толпа. Были драки. Очень мускулистая атмосфера. Были ножи и пистолеты.

На следующий день, в воскресенье, произошла большая сцена, потому что я не остался дома, чтобы присмотреть за отцом. Моя мама всегда была на тропе войны по воскресеньям, она проводила семейный совет и все время говорила о том, что я должен помнить о своих обязанностях перед семьей. Я думал, что она, как обычно, слишком драматизирует ситуацию - папа спит наверху, она играет в бридж, что тут такого, я просто решил выйти. Это был мой отец, неужели кто-то должен оставаться дома и заботиться о нем?

Он сидел в халате и пижаме, ничего не говоря и глядя в пол.

Мой отец был красив. Он был прекрасным человеком.

Когда он учился в колледже, он был яркой звездой литературной сцены Нью-Йоркского университета, полным потенциала. Он писал целый литературный журнал под несколькими псевдонимами, а другие молодые интеллектуалы уступали его большим талантам. Но когда он закончил колледж, вместо того чтобы стать следующим Джеймсом Джойсом, как от него ожидали, он отправился на Юг, чтобы организовать профсоюзы для шахтеров. Должно быть, это было невероятно тяжело. Но в шестнадцать лет я не видел в этом ни храбрости, ни альтруизма. Я не знал, что такое альтруизм.

Он начал писать мемуары, но болезнь настигла его. Я подумал, что он потерпел неудачу. Не потому, что он не закончил книгу, а потому, что он никогда не делал ничего своего. Он не написал ни одной книги, хотя должен был быть таким великим талантом. Не могу сказать, что я чувствовал именно разочарование. Это было все презрение и отвращение, которое семнадцатилетняя психика может выработать к своим родителям. И теперь он никогда не сможет ничего с этим поделать.

Но примерно через год, когда его не стало, мое презрение и растерянность улеглись. Я был на свадьбе своего кузена, и все эти старые парни подходили ко мне, выказывая огромное уважение. Один из них, невысокий, крепкий нью-йоркский еврей с чем-то милым под жесткой чертой лица, похожий на Эдварда Г. Робинсона, посмотрел мне в глаза и сказал: "Ты сын Дэйва Лури?"

"Да".

"Он был моим героем".

Спасибо тебе, суровый старик. Ты освободил меня.

 

-

Моим лучшим другом в то время был Брюс Джонсон. Брюс был невероятно худым, ростом в шесть футов и весом около ста сорока фунтов, а может, и меньше. По цвету кожи он был скорее коренным американцем, чем афроамериканцем.

У него было много братьев, и ни один из них даже отдаленно не походил друг на друга. У него был брат Дики, который ненавидел меня за то, что я однажды флиртовал с его спутницей на танцах, и другой брат, Крейг, который имел идеальное телосложение человека из племени нуба. В младшей школе меня за что-то наказали и велели встать на определенное место и ждать разговора с директором, Джоном Лоу. На самом деле новым дисциплинарным работником, которого привели усмирять нашу школу, был сердитый, злой человек по имени Джон Лоу.

Джон Лоу контролировал школу так: брал любого, кого приводили к нему в кабинет, и сильно бил его по заднице веслом. Он даже не спрашивал, что вы сделали. Он просто велел вам положить руки на стол, а затем начал колотить вас по заднице веслом.

Крейг Джонсон был в своем кабинете, и я услышал, как Крейг кричит: "Ты меня не ударишь!". Заглянув в кабинет, я увидел, что Крейг и директор Джон Лоу борются, каждый держит другого за запястье, пытаясь достать весло.

Крейгу Джонсону тогда было всего четырнадцать лет. Но Джон Лоу не смог одержать над ним верх и в конце концов отпустил его. Я не двигался с места ни на секунду. Вот как я боялся Джона Лоу.

Брюс был самым быстрым бегуном в группе, с которой мы общались, и он умел прыгать. Он выиграл чемпионат штата по прыжкам в высоту. Но он ненавидел спорт. Мне приходилось умолять его поиграть в баскетбол.

Однажды весенним вечером мы были на танцах возле церкви. Кто-то купил бутылку виски. Уэйн Бойкин подшучивал надо мной, а остальные смеялись. Из-за странной манеры Уэйна говорить я не мог понять, что он говорит.

Позже вечером мы проходили мимо средней школы, и кто-то свернул с тропинки в лес и начал бежать. Все бросились за ним, и мы все бежали вслепую по лесу. Кто-то начинал, а потом все это происходило. Бег. Не было такого дерьма, как у белых детей: "Эй, ребята, давайте побегаем в лесу".

Брюс ехал сзади, ничем не интересуясь. Когда мы вышли из леса на пустое футбольное поле рядом со школой Доэрти, дело пошло в гору. Брюс плавно прибавил обороты, вырвался вперед и легко обошел всех. Некоторые из этих парней были большими звездами легкой атлетики, и Брюс просто уничтожил их.

Карен Любарски просидела передо мной пять лет в средней и старшей школе. Каждый день в течение этих пяти лет я брал у нее ручку, которая всегда каким-то образом исчезала до конца учебного дня.