The History of Bones: A Memoir: A Memoir

Поглощая музыку Бали и Тибета, Стравинского, Вареза, Мингуса, Мессиана, Долфи, Монка, Орнетта, Берда, Хендрикса, Колтрейна. Искал что-то такое, где гудят краски, что-то потустороннее или связывающее эту сферу с менее обыденной.

Больше всего мне хотелось услышать свой собственный голос на альте. Звук, который был бы моим - не столько для того, чтобы стать уникальным, сколько для того, чтобы найти человека, который, казалось, рискует не появиться, стоя перед зеркалом.

У меня не было телевизора, но Клэр Малларди, гранд-дама танца в Рэдклиффе, где преподавала моя сестра, попросила меня присмотреть за ее кошками и растениями в течение нескольких дней в ее хорошей квартире на Бикон-стрит.

"Приходится долго гонять воду, чтобы убедиться, что она чистая и холодная".

Я репетировал, но включил черно-белый телевизор без звука. Это был день рождения Мартина Лютера Кинга, и по телевизору крутили его речи. Я включил звук и на мгновение присел на кровать, положив рядом с собой рожок.

Это просто поразило меня, как тонна кирпичей. Посмотрите на этого человека. Послушайте его.

И я сказал вслух, сидя там: "Бог есть. И он приходит через этого человека".

Меня поразило даже не то, что он говорил, а то, как он звучал. Честность, звучащая в нем. Честность в звуке. Это стало для меня всем.

Марку Твену приписывают такую фразу: "Когда я был четырнадцатилетним мальчиком, мой отец был настолько невежественным, что я с трудом выносил, когда старик был рядом. Но когда мне исполнился двадцать один год, я был поражен тем, как многому научился старик за семь лет".

У меня было что-то очень похожее на это. Когда мне было двенадцать, я, конечно, не слушал ничего из того, что говорили мои родители, но они всегда говорили об этом Мартине Лютере Кинге с большим восхищением. Единственное, что я помню, о чем они говорили с таким уважением, - это The New Yorker и их безупречный отдел проверки фактов. После знакомства с Мартином Лютером Кингом я с идиотской надеждой думал, что журнал все еще остается таким, каким он был когда-то, около сорока лет спустя, и это чуть не разрушило мою жизнь.

 

-

Декабрьской промозглой ночью я решил поехать на велосипеде в Вустер, расположенный в сорока пяти милях отсюда. Была полночь и пятнадцать градусов тепла. Велосипед был куском дерьма. Я выжал из себя все, что мог. Я ничего не планировал. Я смотрел телевизор с сестрой и Майклом, просто встал и ушел.

На мне было длинное серое пальто с небольшим меховым воротником, которое я купила в магазине в Кулидж-Корнер. Мне пришлось поднять пальто выше бедер, чтобы я могла крутить педали.

Ветер пронизывал меня до костей. Сначала это было захватывающе, но потом глаза начали слезиться, а слезы застыли на лице.

Велосипед был таким неповоротливым, а в пальто и длинных трусах каждый взмах педалей ощущался так, будто я поднимаюсь по крутому склону. Минут десять я ехал изо всех сил, резкий холодный воздух так сильно бил в легкие, что я думал, что придется остановиться, но я подъехал к склону и немного спустился. Мимо проехала машина. Парень закричал из окна, и это заставило меня подпрыгнуть. Засранцы, очень смешно. Потом проехала еще одна машина, и кто-то бросил в меня бутылку пива. Эти люди веселятся.

Через целую вечность я оглянулся назад и увидел, что солнце уже взошло. Я был в трех милях или около того от Вустера. В то время у меня была большая борода Распутина, которая застыла от слюны. Я мог бы дать по ней маленький шлепок, и она бы отломилась и рассыпалась по дороге.

Я сошел с велосипеда, чтобы полюбоваться закатом, и понял, что мои ноги действительно устали. Пришлось позвонить Дину Коэну и попросить его забрать меня.

На следующий день я едва мог ходить. Мышцы на ногах превратились в жуткое полосатое месиво. Дин отвез меня обратно в Бостон.

Билл Ноэль пришел навестить меня. Он был в худшем состоянии, чем я. С ним что-то случилось, когда он поехал в Лас-Вегас навестить брата. Теперь он боялся спать и думал, что если он посрет, то умрет. Как рассказал Билл, его брат обладал способностью заставлять предметы, например игральные кости, двигаться на расстоянии нескольких футов, не прикасаясь к ним. Теперь мафия держала его брата в заложниках, потому что этот талант явно был им выгоден в Лас-Вегасе. Я ходил туда-сюда, то веря, то считая это полным абсурдом, но не ставил Билла в известность. Все, что он говорил, было глуше, чем его обычный голос, а его голова была опущена на бородатую шею. Однажды, когда я приехал к Биллу домой в Вустер, он стоял на голове и курил сигарету.

"Привет, Джон! Это йога курильщика".

На вторую ночь пребывания у меня он наконец-то уснул. Утром я почувствовал, что его рассказам можно доверять, потому что над его сгорбленным телом кружилось около пятидесяти мух.