The History of Bones: A Memoir: A Memoir

Он не написал ответ. Когда я увидел его в следующий раз, а это было много времени спустя, он ничего не сказал о письме. Я не хотел, но в конце концов спросил его: "Ты получил письмо, которое я отправил тебе полгода назад?"

"Да."

Какое-то время он смотрел в пол и ничего не говорил. Затем он сказал: "Я плакал" и ушел.

В видеомагазине, где он отказывался говорить, только ухмылялся, но не говорил, я видел его в последний раз.

34. Мои друзья закрывают лица

 

Когда я был в Марокко на съемках "Последнего искушения Христа", один француз узнал меня на рынке и сказал, что я должен услышать музыку гнава. Я никогда не открываюсь в подобных ситуациях, когда кто-то говорит мне, что есть музыка, которую я "должен услышать", если только это не Эван. Количество случаев, когда люди оказывались правы в прошлом, равно нулю.

Но что-то было во французском парне, который выглядел скорее цыганом, чем французом. Казалось, что мне стоит обратить на него внимание. Искра в глазах и понимание мира, которое, казалось, было выше его лет. Один из тех людей, которые учатся наслаждаться жизнью, обращая на нее внимание.

Он сказал, что знает двух лучших музыкантов гнава, которые в это время находились в Марракеше. Он может привести их ко мне в номер, если я захочу. Я могу сыграть с ними, или они могут просто прийти, покурить со мной киф и сыграть сами.

Музыканты гнава - часть кочевого племени, которое живет в палатках и путешествует по Северной Африке, исполняя ритуалы с танцами и музыкой. Танец - это нечто такое, где они доводят себя до исступления, и наблюдать за этим удивительно.

Эти два парня из Гнавы пришли ко мне в комнату и были просто прекрасны. Такие милые и уважительные, что у меня разрывалось сердце. Один из них играл на самодельном полубасовом-полугитарном инструменте без грифа, а у другого были маленькие металлические штучки, похожие на маракасы, и он пел.

Они оба сели на пол, и мы обкурились кифа. Я достал свое сопрано и включил магнитофон. Маленький парень с металлическими болванками пел так, будто у него в горле дырка. Это было так тепло, как будто отец поет тебе на сон грядущий. Иногда другой пел в ответ или повторял его фразу.

Какой это был подарок.

Музыка довольно проста и модальна. Но в ней есть умоляющий тон, который прекрасен. Музыка как будто мягко спрашивает: "Почему, Боже? Почему?", признавая страдания, но не жалуясь.

Я играл с ними, и со мной что-то произошло. У меня был один из тех моментов. Прозрение. На меня повлияло не то, что они играли. Меня раскрепостила свобода и очень приятная и открытая атмосфера, которую они принесли. Что-то изменилось в моей игре в тот вечер и осталось.

Меня поразила чистота, с которой они играли. Именно этого я хотел больше всего на свете: быть частью племени, которое играет музыку по правильной причине.

Еще в Нью-Йорке я написал много музыки - партии баса, фортепиано, гитары - для мелодий, которые я создавал на рожке, но все это как-то не сочеталось ритмически. На самом деле, все слишком хорошо сочеталось. Я много работал в нечетных временных подписях, и почему-то если мелодия или ее часть была в 11/8, то, если все части были в 11/8, она казалась неуклюжей.

Дуги помог мне совершить огромный скачок, сказав, что если что-то было в размере 5/4, то не обязательно, чтобы все было в размере 5/4. Мы с Дуги и Эриком, а затем Марк и Эван начали работать над вещами в многослойных ритмах. Часть группы играла в 6/8, а часть - в 5/4, и это создавало своего рода океан плавающего ритма, который давал музыке жизнь. Это было действительно захватывающе. Впервые в жизни я почувствовал: "Да! Вот оно! Вот как я хочу, чтобы это звучало, и идеи вылетали из меня. И происходило что-то еще: Музыка становилась чище. Она по-прежнему была грохочущей и непочтительной, но в то же время становилась какой-то духовной. Это было прекрасно и здорово объединяло группу.

У нас была забронирована неделя в отвратительной "Трикотажной фабрике", когда она еще находилась на Хьюстон-стрит. Это место всегда было грязным и казалось мне низкопробным. Я не хотел там играть. Звуковая система была никуда не годной. В твоем заведении может быть порванная обивка и куски штукатурки, падающие с потолка, - прекрасно, если только там хорошо звучит. Но это не так.

И все же, когда владелец, Майкл Дорф, с таким трепетом сказал, что если The Lounge Lizards когда-нибудь выступят в его клубе, то он может после этого умереть, я повелся и согласился. С Дорфом было очень неприятно иметь дело. С годами его имя вошло в лексикон даунтаунских музыкантов как замена "винтику": "О, ты попал на Дорфа".

Все девять человек втиснулись на эту крошечную сцену и играли. Воздуха не было. Стоял август, было так жарко и тесно, что невозможно было дышать. Зрители были прямо на вас. Я купил канарейку и посадил ее на сцену в клетку, как это делают шахтеры, чтобы проверить воздух. Единственное, что я могу сказать хорошего о "Трикотажной фабрике", - это то, что канарейка не умерла.