The Future of Decline. Anglo-American Culture at Its Limits

Культуры сверхдержав - это метакультуры. Они впитывают, очеловечивают и интегрируют содержание других, более конкретных, более воплощенных, более ограниченных культур. Удержание гегемонистского центра заставляет нации формировать представление о себе как о нейтральном и техническом крае современности. В каком-то смысле их культура - это гравитационное ядро, центр системы. Но при этом она становится пустым ядром, выхолащивает содержание, теряет смысл. Эта особенность культуры сверхдержавы когда-то определяла либерализм викторианской Британии и США времен холодной войны. Культуры-сателлиты Британии, по словам Тома Нэрна, "легче сводились к типизирующим общим словам", чем культура Англии, которая "зацепилась за универсализм через свою имперскую мощь, а не страдать от предвзятости стереотипов" (293). Культуры гегемонов на своем пике были землями формы без содержания, построенными на расплывчатых ценностных терминах, таких как свобода и величие. Их культуры были расширяемы в той мере, в какой они были лишены конкретики. В 1871 году Мэтью Арнольд обратил внимание на эту проблему:

Свобода, как и Индустрия, - очень хорошая лошадь, на которой можно ездить, но нужно ездить куда-то. Вы, кажется, думаете, что вам нужно только сесть на спину вашей лошади Свободы, вашей лошади Индустрии и скакать изо всех сил, чтобы быть уверенным, что вы приедете в нужное место.

 

То, что Арнольд назвал анархией британской культуры поздневикторианской эпохи, выросло из модели слабого государства/сильной экономики. Рыночное общество не имело никакой организующей цели помимо богатства - неудивительно, что через несколько десятилетий после трактата Арнольда новая имперская миссия заполнила вакуум коллективного смысла. Сменивший его гегемон, США, точно так же откладывал реальную политическую борьбу и генерировал социальное согласие с помощью постоянно расширяющейся границы. Оба либеральных гегемона также воспитывали интеллектуальную неприязнь к грандиозному, утопическому или коллективному планированию - скептическое отношение к действиям сильного государства и предпочтение негативной свободы позитивной свободе. Британский эмпиризм и американский прагматизм были великими выразителями либеральной гегемонии в англоязычном мире. Выражаясь языком Арнольда, обе нации росли за счет промышленности и империи, и пока они это делали, они могли скакать на лошадях, не выбирая направлений. Как заметил Рейнхольд Нибур через восемьдесят лет после Арнольда.

Великая держава может избегать экзистенциальных политических конфликтов и "наболевших вопросов социальной справедливости" до тех пор, пока длится ее экспансивная фаза. Но что же происходит, спрашивали в свою очередь Арнольд и Нибур, с коллективными, национальными ценностями, когда рост достигает своего предела? Величие скрыло внутренние разломы Америки. Упадок заставляет их обнажиться.

Сила, рост и глобальное влияние превратили Великобританию времен викторианской войны и США времен холодной войны в цивилизационных менеджеров других культур. То, что произошло с английской культурой в течение двадцатого века, теперь начинает происходить с культурой США. Она все больше и больше становится ограниченным объектом своего собственного взгляда, а не экспансивным субъектом, вкладывающим средства в понимание остального мира. Общество все меньше и меньше поддерживает изучение незападных языков и культур, теперь, когда модель финансирования area-studies, основанная на стра-тегическом интересе времен холодной войны, отменена. Сокращение могущества США влечет за собой перспективу прискорбного паро-хиального поворота, когда имперский гигант превращается в белого карлика. Расистские аспекты этого краха, "отход от универсализма" в угасающей Америке - основная тема исследования Эммануэля Тодда "После империи" (2003 г.) (Todd 109).