«The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Неужели не чувствуете, как носитель, отец идеи похихикивает за спиной? А смрадное дыхание? Куда же вы… человека-то? Куда? Ну, уважаемый, трижды мной уважаемый друг!

Лицо откровенно выражало отчаяние. Борис Семенович прикусил губу и неожиданно поменялся в лице:

– Вы, конечно, удивитесь, к чему мол, я… но Толстой, давал три четких признака «искусства» и первый, другие трогать не буду – нравственное отношение художника к «предмету». Кстати, Мопассан, по его же словам, напрочь был лишен именно его.

– К предмету? – Собеседник о чем-то задумался, будто вспоминая, и вдруг воскликнул: – Стоп, я забыл фразу: «Ну, вы даете!»

– Я произнес ее за вас. А «предмет» – события, которые описывает, поступки героев. Оценка автора должна быть ясной, а не скрытой, понятной, а недвусмысленной!

– Не поверите, – хозяин кабинета выставил локти на стол и сложил руки в замок, – но я действительно удивлен! Вспомнил! Я читал об этом в одной книге.

– Верю. И напомню: в моей книге.

– Возможно… – тот смутился, что случалось крайне редко, но сразу пошел в наступление: – И к чему? Я не Мопассан.

– Мопассан не Мопассан… Все мы… – Борис Семенович склонил набок голову, задумавшись на секунду, – хотел сказать «немного», но скажу… в разной степени «Мопассаны». А напомнил к тому, что каждый поступок человека, будь он чиновником, простым работягой или бизнесменом, и есть его маленькое произведение. И каждый из этих трех… каждый!., обязан задаваться вопросом своего отношения к детищу. Есть «обычная» радость приобретения – ее видят все и можно пощупать, а есть «тихая», когда сжимается сердце и только для тебя. Только-то она и приводит туда. – Он кивнул вверх, поставил тоже руки на стол и опер подбородок. – Это… когда нет в кармане приготовленной мелочи… и ты оставляешь бродягу ни с чем… Но вдруг остановился и вернулся… Знаете – ни с чем не спутать. Ведь и возвращаешься не к каждому! Вернитесь, Анатолий Борисович, вернитесь…

Хозяин умел слушать. Умел ценить. Умел ошибаться. Он умел всё, потому и не был похож на коллег, как две капли воды напоминавших своих предшественников – поступками, делами и финалом.

– Однако пора… – гость посмотрел собеседнику в глаза уже по-другому. – Вам известно моё отношение к вам. К честному, порядочному человеку. Немного найдете таких в своем окружении… думаю, не ошибаюсь. Потому как цените преданность вашим взглядам, а не общества, ругательства которого игнорируете. Не формирует что-то ваше государство личность с большой буквы, уж, простите. Не растут грибы… Но и вы пример… и еще какой!., пример, как можно желая обновления жизни, невольно цеплять и душу человека. Правда, и до вас бывало… пестрит история-матушка великими покойниками. Да с живого спрос особый – собственный. И неизбежный. Если допустите на мгновение, а умом, повторю, не обделены – что не то несете в мир… поймете, кто союзник…

– Ну, по Александру третьему вообще союзников только два – армия и флот! – попытался отшутиться статный, симпатичный человек, кабинет которого всегда преображался, гордясь и принимая своё новое место.

– Это у России, а не у вас.

– Ну, наверное, не всё так печально, господин писатель, – на лице хозяина появилась улыбка. Та единственная, искренняя, и которая, если сберечь, решает всё. Последнее мужчине удалось.

– Знаете, в чем тотальное, я бы сказал, непреодолимое расхождение между писателем и властью?

– Такое уж непреодолимое?

– В том, что вы хотите сделать жизнь людей лучше, а я – самих людей добрее.

– Обе цели достойны.

– Нет. Это как идолы и храм в одном месте.

– Это радикализм!

– Это христианство! Исаак Сирин – безмерно уважаемый святой! Если быть точным, он сказал: «Правосудие и милосердие – что идолы и храм в одном месте».

– В любом случае странная фраза.

– Лакмусовая бумажка!

– Чего?

– Близости к Единосущному. Степень понимания этих шести слов и есть степень такой близости.

– А как вяжется правосудие к нашему разговору?

– Его вершили вы. И вершат сейчас. Я же просто не вижу. Так вот, если поймете… слова-то, для вас даже вид из кабинета изменится!

– Ну, друг мой, тогда расхождение точно непреодолимое. Мне значимость их недоступна.

– Но ваша цель тогда – недостижима.

Глаза гостя уперлись в стол.

– Можно завалить людей гамбургерами, гаджетами, роллс-ройсами – они будут сыты и тщеславны. Жить будет удобнее, но… жить ли? Ведь и падать. Сытым – точно легче второе. Только голодный поймет такого же. Только больная душа почувствует боль другой… пораненной. Вы хотите дать им, что есть у каждого миллиардера, однако счастливым себя не назвал еще никто! Никто! Услышьте это!

Борис Семенович вздохнул, расстроенный резкостью тона и уже тише добавил: – А вот, если мы станем дороги друг другу, ваша цель отпадет, будет достигнута одномоментно…

– Так не станем! Миллиарды!

– Станем. Я – близок. А вы – не хотите сделать и шагу. Хотя бы ко мне. Начните, Анатолий Борисович, прекратите отступление… от своих близких. Они не в убеждениях. Убеждение – среднего, неопределенного рода. Это не семья, и не…

Хозяин вздрогнул, протянул в сторону гостя руку, пытаясь возразить… но не успел.