Тэза с нашего двора

— Дети, всё! Хватит о политике! — Подвела итог Ривка. — У меня есть вопрос к Манечке: почему вы переехали? У вас же была очень неплохая квартира?

— Во-первых, мы хотели поменять район, ближе к вам и к Алику с Алисочкой, во-вторых, там третий этаж без лифта — мне трудно подниматься. И ещё: в том подъезде такие ободранные стены, как если бы у вас, не дай Бог, шесть раз на лице была оспа.

У Мани с семейством Фишманых сразу же сложились очень тёплые отношения. Ривка приняла её, как родную, они часто общались, и Маня не уставала рассказывать ей о Тэзе, о её детстве, замужестве, привычках. Прослезившись дуэтом, они звонили ей в Одессу, чтобы послушать родной голос и расспросить о здоровье. Звать её в Израиль обе мамы давно прекратили, понимая, что это безрезультатно.

А сама Маня в Израиле чувствовала себя очень комфортно («Тут тоже все говорят по-русски, как на Брайтоне, только слишком много интеллигентов»), но её ноги («Чтоб они сгорели!») не хотели ей служить, она теперь больше сидела дома и слушала русское радио. Перед тем, как приехать к Алику и Алисе, всегда выясняла по телефону, не испортился ли лифт… Ходить с палочкой категорически отказывалась:

— Не хочу, чтобы все видели, что я превращаюсь в недвижимость.

Согласилась только тогда, когда Жора подарил ей зонтик-трость.

— О! Это другое дело. Теперь пусть думают, что Маня чокнулась и всё время ждёт дождя.

— В той квартире, наверное, были и тараканы? — продолжала расспросы Ривка.

— Как раз от них я отделалась быстро.

— Как?

— Я кормила их жирным бульоном, у них испортилась печень, и они удрали, наверное, в Ессентуки.

— Боря, а в русских газетах уже платят гонорары? — поинтересовался Алик.

— В общем, да. Правда, работаешь, как лошадь, а получаешь, как пони. Но и это уже прогресс!

— А в ивритские газеты ты не пробовал писать?

— Я ещё не настолько владею языком.

— А как ваши успехи в изучении иврита? — поинтересовался Алик у Иосифа.

— Потрясающие! — ответил тот. — Я уже твёрдо знаю, что суббота — это Шабат, а Володя — это Зеев. И даже перевёл на иврит название известной картины, где Ленин несёт бревно на субботнике. В моём переводе картина называется: «Зеев Ильич Ленин на шабатнике».

Но Иосиф лукавил: он уже свободно выписывал рецепты, давал направления в больницу, даже собирался открыть приём на дому, но мама Ривка пока ему ещё этого не разрешала.

Маня учить иврит и не собиралась. Прослушав по радио очередной урок, заключала:

— Чем больше я не знаю иврит, тем больше я люблю русский.

— Давид, научите меня французской завивке, — попросила Алиса.

— Ой, сейчас неохота — давайте завтра.

— Давид! Раз девочка просит — научи её! — скомандовала Ривка.

— Хорошо, мама. С удовольствием. А на ком мы потренируемся?

— Прошу! — И Лёва галантно подставил свою лысину.

B связи с Маниными проблемами Лёва искал такой бизнес, которым можно заниматься дома. И придумал: поставил на балконе несколько ульев и стал разводить пчёл. Надев на лицо сетку, он часами возился там, подливал сладкий сироп, вынимал соты, сажал в ящиках специальные цветы для снятия пыльцы… Всё пошло хорошо, но пришло плохо: он планировал всех жильцов в доме обеспечить мёдом, но пока он обеспечил их пчёлами — жужжащие трудяги влетали во все раскрытые окна, кружили по комнатам, распугивая их обитателей. Жильцы жаловались, что не могут обедать — пчёлы вырывают пищу буквально из-под рук и уже многих покусали. Лёва советовал им обедать в сетках, но жильцы не вняли его призыву и подали коллективную жалобу в суд.

— Они таки да правы, — заявила Маня. — невозможно жить в вечном ожидании укуса. Учти, если твои пчёлы ещё раз влетят в нашу комнату, я улечу вместе с ними!

Когда Лёву вызвали на судебное разбирательство, он прихватил с собой маленький улей, чтобы доказать, что пчёлы не опасны. Пока улей был закрыт, судья готов был с ним согласиться, но когда Лёва приоткрыл улей — суд перенесли на неделю: именно столько времени понадобилось, чтобы судья отмочил компрессами своё опухшее от укусов лицо. В итоге, Лёве вкатали огромный штраф, плюс он оплатил судебные расходы и вернул деньги за лекарства покусанным жильцам. И в приговоре значилось: в трёхдневный срок ликвидировать пасеку на балконе. Ульи с пчёлами взгромоздили на багажник Стёпиной машины и отвезли в ближайший киббуц, который согласился их принять. Прощаясь со своими питомцами, Лёва прослезился, гладил ульи, говорил пчёлам ласковые слова и, если б его не оттащили, перецеловал бы каждую.