Тэза с нашего двора

Алик уже довольно сносно говорил и читал на иврите и вполне освоился в Израиле («Я даже жену уже люблю справа налево!»). Со дня приезда он поставил перед собой задачу попасть на телевидение, но сразу оператором его не взяли, пришлось повкалывать и рабочим, и осветителем: убирал на съёмочной площадке, грузил декорации, устанавливал прожектора. Потом он пробился в помощники оператора и, наконец, получил самостоятельное задание: отснять эпизод из жизни бродячих кошек. Алик накупил сырой рыбы и спровоцировал кошек на массовую драку — получился интересный эпизод и его, исцарапанного с головы до ног, утвердили на должность оператора.

Он работал на телевидении, получал приличную зарплату. Алиса окончила курсы парикмахеров, которыми руководил Давид Фишман, и уже имела своих постоянных клиентов. Приобретала она их так: кто ни приходил в дом — родственники, друзья, соседи, газовщик, электрик, курьер, почтальон — она всех их стригла, почти насильно, но бесплатно. Женщины соглашались из экономии, а мужчины просто не могли отказать такому красивому мастеру и с удовольствием снова и снова подставляли ей свои головы, уже за деньги. Повышала она уровень своего мастерства на муже и на сыне. Данила сопротивлялся, а Алик отдавал ей свою голову в полное распоряжение, и она его достригала до черепа.

У семьи появился постоянный заработок, поэтому они смогли снять квартиру в новом высотном доме, на самом верхнем этаже, так высоко, что когда, уезжая утром на работу, Алик бибикал Алисе, то «бик» долетал до его окна только к вечеру, когда он возвращался с работы. Получалось, что отъезжая, он приветствовал своё возвращение.

Главным достоинством квартиры была большая веранда. Здесь по пятницам, на Шабат, собирались все родственники — можно было жарить шашлыки, выпивать, рассказывать анекдоты, ругать правительство, строить планы дальнейшей жизни и спорить до хрипоты на любимую еврейскую тему: о судьбе русского народа.

Когда Алик слышал причитания: «Мы приехали нищими, мы ничего не смогли провести сквозь таможню», он искренне возмущался:

— Неправда! Мы приехали богатыми. Мы привезли с собой интеллект, и российскую щедрость и широту души, и наивную доверчивость бывших пионеров — до сих пор верим газетам, верим обещаниям и по-детски удивляемся, когда нас обманывают. А главное, мы вывезли свой безумный и прекрасный образ жизни, когда к другу с бутылкой водки и с банкой солёных огурцов можно ввалиться поздним вечером без предупреждения. И друг не удивится — он ведь тоже из России…

И Алик был прав: наши люди вывозили, в первую очередь, не мебель, не ценности, не одежду — каждый привёз свой характер и свои пристрастия. Кто интересовался газетами, тот и здесь покупал их пачками на последние гроши. Кто ходил в театры и на концерты — и здесь не пропускал ни одной афиши. Кто гулял — пускался в загулы, кто выпивал, тот находил собутыльников. А кто ныл и хныкал, тот продолжал брюзжать и возмущаться… Единственное, что объединяло всех — это неуёмная тяга к политическим спорам и дискуссиям — тель-авивские кухни сразу превратились в московские, и там до поздней ночи кипели страсти и решались судьбы Мира…

— …Самое обидное, — горячился Борис, — что мы вывезли с собой и советскую категоричность, и активное неприятие чужой непохожести: не дать, не разрешить, не пропустить вперёд. Появляется одна русская партия, тут же немедленно возникают ещё две, и давай душить друг друга — в итоге, все проигрывают. Появляется преуспевающая русская газета — её тут же поливают грязью коллеги-журналисты!..

— Но это же объяснимо, — попыхивая трубкой, включился Иосиф. — Нас много лет приучали: «Все равны!.. Все — винтики!.. Все одинаковы!»… Как же теперь согласиться, что кто-то умней и талантливей? Ату его, ату!..

— Страшная это штука — привычка, — поддержал его Алик. — Семьдесят лет подряд наши родители слышали ложь, привыкли к ней и вынуждены были тоже врать. Мы, их дети, делали вид, что не замечаем этой всеобщей лжи и учили своих детей привыкать к этому планомерному убиению чувства собственного достоинства.

— Ты прав, прав! — Борис вскочил со стула и зашагал по веранде. — Общество, привыкшее к противоестественному, не может не деградировать, души мельчают и превращаются в душонки, человеческая жизнь, которая должна быть многоцветной и яркой, обесцвечивается в серое унылое существование, и любой народ, даже самый великий, может постепенно превратиться в стадо, покорное или агрессивное, агрессивное даже по отношению к самому себе!..

— Лично я устал от стада, — заявил Жора, — поэтому сейчас хочу пожить одиноким волком.

— Вполне правомочное желание. Но только не забывайте, что волк это своего рода профессия, это образ жизни, переход от травоядного существования к хищному промыслу — этому нелегко научиться.

— Жора, перестань лязгать своими вставными челюстями, — одёрнул Лёва. — Какой из тебя одинокий волк?.. Ты пока ещё одинокая овца из распавшегося стада.