Интересно сравнить участь немецком колонии в Пруссии с участью колонии в Бранденбурге. Государство, основанное орденом, было так же искусственно, как и государство, основанное маркграфами: и там и тут целый народ был истреблен, чтобы дать место колонии, подверженной крупным опасностям; но бранденбургская колония управлялась династией, т.е. непрерывным рядом людей, которые, нося одно и то же имя и работая над одним и тем же делом, были все таки способны следовать за временем и жить жизнью каждого нового людского поколение по одному тому, что они шли друг за другом, сохраняя полную свободу действий. В Средние века короли создают нации: как только пал феодальный строй, уступив место господству некоторых фамилий, государства воплощаются в особах государей. Ни государь, ни подданные не ставят тогда различия между общественными делами и частными делами государя: семейные радости царствующих домов радуют и подданных; расширение государевых доменов является расширением самого государства; все управление ведется в государевом доме: там совершается суд, там издаются законы, там чеканится монета; частные государевы слуги становятся общественными чиновниками, его конюший превращается в начальника его кавалерии; камергер заведует королевской канцелярией и заседает в верховном суде. Раз такой порядок успел пустить корни, народы перестают даже представлять себе возможность иного политического быта: весь их патриотизм воплощается в верности своему государю, и эта верность становится частью их религии. Не было человека, который в глазах других людей стоял бы так близко к божеству, как французский король в глазах французов XIV столетие. Теперь большинство старых королевских династий исчезло, а те, которые еще живы, купили свое существование ценой глубоких перемен: он спустились с неба на землю, которая тоже не вечно будет носить их на себе. Историк не может питать безумной веры в воскресение этих мертвых, но на их надгробном памятнике он должен записать оказанные ими услуги. Только те народы достигли в новейшие времена величия, у которых были в Средние века всеми признанные династии: Чехия, Польша, Венгрия потеряли свою независимость потому, что он вверились случайностям королевского избрания, а тевтонское государство погибло потому, что управлялось Корпорацией, которая была, так сказать, надставлена над немецкой колонией, а не государями, которые слились бы с народом в одну плоть и кровь.
В начал XV в. орден находится в очевидном разногласии с своими подданными. Эти подданные, крестьяне и горожане, свободные люди и вассалы, жившие в своих городах, деревнях и поместьях на различных условиях, определенных отдельными хартиями, в конце концов почти слились в один новый народ: сожительство на одной и той же земле, совместная служба в орденских войсках, общие промышленные и торговые интересы сблизили их друг с другом. Явилось две аристократии — одна городская, другая сельская — и обе были очень недовольны своим повелителем. Купцы роптали на конкуренцию крупнейшего в стране купца — самого ордена, который иногда пользовался своей верховной властью в выгодах своей торговли: так, например, запрещая вывоз зернового хлеба, себя он не считал связанным этим запрещением. Правда, превосходство торговой политики ордена, обогатившей его самого и весь народ, обусловливалось именно тем, что он был сам торговцем; но его подданные, пожиная плоды этой политики, от этого только еще больше сердились на его конкуренцию: недовольство, вызываемое жестокостью и безрассудностью правительства, не может идти в сравнение с не благодарностью, которую порождают его благодеяние, если они не доводятся до полной меры. Кроме того, горожане и ленники возмущались тем, что ими правила чужеземная каста; они стремились войти в состав ордена, но орден не мог дать им этого удовлетворения. Если бы он открыл доступ в свои ряды сыновьям бюргеров и прусских ленников, то недолго бы пришлось ждать, как они оказались бы и высшими сановниками, и гроссмейстерами. А что сказали бы на это рыцари Германии, Австрии и всех стран? Раскол тогда был бы неминуем. Ради самосохранения ордену нужно было сделаться национальным прусским учреждением; но в то же время он необходимо должен был оставаться институтом универсального или, по крайней мере, общенемецкого характера, нерушимо соединенным с Германией, где он набирал своих членов и где обладал крупными имениями. Из такого положение выхода не было.