Тевтонский крест

В «полезности» предстоящего зрелища Бурцев сомневался. Но последнее слово десятника прозвучало как приказ. А в войске, где царят столь крутые нравы, пререкаться с командиром — себе дороже. Он предпочел не ерепениться. Пока, по крайней мере.

Глава 51

Мрачное действо происходило в круге, освещенном множеством факелов — их держали неподвижные воины с угрюмыми лицами и обнаженными саблями. Огонь шипел, злобно плевался яркими брызгами, чадил в черное небо густым дымом, то и дело вздрагивал на ветру, отражаясь в стали клинков и узких щелочках глаз одинаково недобрым блеском.

Барабанщики за пределами огненного круга мерно поднимали и опускали огромные колотушки на натянутую кожу своих тамтамов.

Суровые лица, суровые взгляды…

В центре круга располагалось странное сооружение. Несколько жердей, врытых в землю, отдаленно напоминали каркас юрты, еще не покрытой шкурами. Поверх этой ребристой конструкции были перекинуты веревки из конского волоса. На веревках в хитроумном переплетении узлов покачивались топор и с пяток тяжелых камней в прочной сетке. Под ними — бревно.

Плаха, что ли? Да нет, больше похоже на… Неужто гильотина? Ну конечно! Веревки скручены не абы как: привязанный к ним топор рухнет точно на деревянную колоду, а каменная гроздь, навешанная для тяжести, придаст удару достаточную силу, чтобы отделить голову от тела. Наивные французы, гордящиеся изобретением своей великой революции. Знали бы они…

С дюжину осужденных лежали лицом вниз на голой земле. Все без оружия и доспехов. Но по одеждам можно различить их прежний статус. Большая часть — нукеры какого-то князя-нойона. Сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные осужденные ждали исполнения приговора с завидным достоинством.

Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из огненного кольца, ощетинившегося кривыми саблями, просто невозможно. Да никто и не пытался.

Барабаны смолкли. Народу собралось достаточно, чтобы начинать…

На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и китаец Сыма Цзян. Движения его были суетливыми, взгляд — бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы избежать, но не мог.

— А этот-то чего сюда влез? — шепотом спросил Бурцев.

— Сам не понимаю, — пожал плечами Дмитрий. — Раньше он только огненные да громовые шары делал Кхайду-хану.

— Не только, — раздался рядом тихий голос. Бурангул! Сотник говорил по-татарски, глядя не на своих собеседников, а в огненный круг:

— Мудрец из Китая Сыма Цзян будет казнить простолюдинов так, как это делается на его родине. По приказу Кхайду-хана карачу должны погибнуть позорной смертью — их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор.

Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду-хан отдал приказ — и двое воинов из его свиты уложили дрожавшего всем телом лучника в деревянный шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие.

Желтолицый китаец подошел к перекрещенным жердям. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно лишь дернуть хитрый веревочный узел.

Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова приговоренных. Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов не практиковалась. Все происходило проще, быстрее, а потому, вполне возможно, легче для осужденных.

В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело осужденного забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.

Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?

Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.

Второй карачу лег под кровавую капель сам.

Еще одно знакомое лицо? Да! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.

Легкое движение руки желтолицего палача. Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!

Теперь Бурцев узнавал знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними бились краковские дружинники и воины добжиньского рыцаря возле осадного тына на «батарее» метательных машин. А князек… Это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Так неужели?.. Неожиданная догадка промелькнула в его голове.

— За что этих людей приговорили к смерти, Буран-гул? — спросил Бурцев у татарского сотника.

— Ясно за что — за трусость в бою.

— В каком? В каком бою, Бурангул?

Юзбаши нахмурился: