Тетушка, которая не умирает

– Да, как-то раз она заглянула в лавку и забрала их себе. Может, надо все вернуть?

Я покачала головой.

– Нет. Пара десятков шелковых сари не бог весть какое состояние. Камала может заявить, что имеет на них право. Но она получит куда больше, если ты на ней женишься.

Он осекся.

– Но почему ты настаиваешь на этой женитьбе?

– А что мне остается делать?

– Что было, больше не повторится.

Я спокойно сказала:

– Мужчины непостоянны и ненадежны. И я не обижусь, если это повторится снова. Обещай только, что ты не будешь от меня ничего скрывать.

Он лишь кивнул в молчаливом изумлении. В глазах его промелькнул не то страх, не то трепет. Отныне он уже не считал меня обыкновенной женщиной.

Но мне ли было не знать: я была самая что ни на есть обыкновенная. И от жизни мне хотелось получить лишь то, что я заслуживала. Всегда приходится иметь дело с неприятием, незримыми врагами, невзгодами, роком, но все это можно пережить. Все это не должно лишать человека благоразумия. Какие права я могла бы предъявить мужу, если бы поссорилась с ним из-за Камалы или закатила ему сцену? Уязвленное мужское самолюбие, ущемленная гордость ожесточили бы его. Он и дальше бегал бы к своей Камале. А я умирала бы от ревности. Так что куда лучше было предоставить ему полную свободу действий. Пусть себе бегает к кому хочет. Лишь бы ему было хорошо.

Ночью я не сомкнула глаз и слышала, как Пишима витала по моей комнате и все бормотала: «Умри, умри, умри! Да постигнет тебя вдовья участь! Да поразит тебя проказа!..»

Я не возражала открыто ни свекру, ни деверю. Зато мужа мне удалось-таки уговорить. Я сказала ему:

– Не хочешь сидеть в лавке, я сама посижу. Надобно и дальше жить и защищать нашу честь.

Он ответил:

– Отлично! Тогда я пойду.

Я покачала головой.

– Тебе одному там будет несподручно. Я пойду с тобой.

– А что скажут твои?

– Сперва разобидятся, а после смирятся. Привыкнут. Пусть знают: времена меняются. Но даже если не смирятся, в один прекрасный день все равно увидят, как лавка начнет приносить доход, и тогда уж непременно встанут на нашу сторону.

– Ты думаешь? Пожалуй, ты права. Что ж, тогда так и сделаем.

Я не привыкла давать волю чувствам. Да, у меня есть страхи и тревоги, но в реальной жизни я стараюсь устраивать все так, чтобы мои старания помогали мне выжить. Когда мы начали работать в лавке на пару, между нами мало-помалу зародилась настоящая любовь, невзирая на удары и контрудары, взлеты и падения, прибыли и потери. Мы стали ощущать веру друг в друга, опору друг в друге и уважение друг к другу.

У мужа все никак не ладилось вести бухгалтерию и отслеживать движение товаров, и он продолжал отпускать все в кредит. Как только в лавку заходил покупатель, муж готов был уступить ему во всем. Так что скоро для нас настали тяжелые дни. У меня тоже не получалось вести бухгалтерию и переучет товаров. Но ведь получается же у женщины справляться со своими обязанностями, когда она впервые становится матерью, хотя и не знает, как вскармливать младенца? Так вот, лавка тот же младенец. И мне понадобилось некоторое время, чтобы втолковать это мужу. Но куда больше времени у меня ушло на то, чтобы сбить с него высокородную спесь и превратить его в усердного трудягу. И тогда наша лавка стала приносить доход.

Закупаться у местных оптовых торговцев оказалось накладно. Куда выгоднее было завозить товары из Калькутты – с Буррабазара или Манглахата[7]. И я убедила в этом мужа. Поначалу он, как человек нерадивый и тяжелый на подъем, не соглашался. Но я сопровождала его в первых двух поездках. Потом он уже ездил один.

У людей вкусы менялись каждый божий день. Сегодня им подавай одни расцветки и фасоны, а завтра другие. Впору было заключать пари на тот или иной спрос. При закупках мы все это принимали в расчет. И дела наши пошли в гору.

Как-то вечером к нам в лавку нежданно нагрянул мой свекор. В плиссированной дхоти[8], складчатом панджаби, на шее платок, в руке трость, на ногах новенькие туфли. Он мельком осмотрелся, не скрывая легкого презрения. В лавке было не протолкнуться. Недолго поглядев, как идет торговля, он ушел.

А через несколько дней пришел снова. Я предложила ему стул. Он сел.

– Бойко у вас идут дела.

– Вашей милостью.

– Не моей, бума, ведь я никогда не давал вам своего благословения. Я проклял вашу лавку, если уж на то пошло. И труды ваши. Но, как видно, согрешил.

Я смолчала.

А он продолжал:

– Ваша строптивость мне не по душе. Но конечный результат, гляжу, оказался прибыльным. И какой же у вас месячный доход?

– Три-четыре тысячи.

– Это ж целая куча денег!

Поскольку его мужское самолюбие и самоуважение могли быть уязвлены, я не стала говорить ему, что деньги от продажи земли и озера в Пакистане еще не поступили и золота на продажу тоже не осталось, хотя в хозяйстве у нас был порядок, и вовсе не благодаря какому-то чуду. Да и нужды говорить ему это не было. Он и так все знал. И потому начал наведываться в лавку каждый день.

Высокомерную улыбку с его лица как рукой сняло. У него на глазах была продана пара шелковых сари за две тысячи рупий каждая.

Он аж заерзал на стуле.