Тетушка Хулия и писака

– Нет, продал радиоприемник из пансиона, – ответил он без малейших угрызений совести. – Хозяева подумали, что это сделала повариха, и рассчитали ее как воровку.

Он пояснил нам, что у него разработан беспроигрышный план. В середине корриды он поразит Худышку Нанси неотразимым подарком: испанской мантильей. Хавьер был великим почитателем Матери-Родины – Испании и всего, что было с ней связано: боя быков, музыки фламенко[37], Сариты Монтьель[38]. Он мечтал отправиться в Испанию (так же как я – во Францию), и мысль о мантилье пришла ему в голову после того, как он напал на рекламу в какой-то газете. Мантилья обошлась ему в месячный оклад, получаемый в Ипотечном банке, где он служил, но он был уверен, что такое помещение капитала даст свои дивиденды. Он нам сообщил, что принесет мантилью на корриду в неприметном свертке и дождется напряженнейшего момента боя быков, чтобы развернуть кружевную накидку и набросить ее на хрупкие плечи моей кузины. Что мы думаем по этому поводу? Какова будет реакция Худышки? Я посоветовал добавить к мантилье еще и высокий гребень, как у дам в Севилье, а также кастаньеты и пропеть ей фанданго[39], но тетушка Хулия с энтузиазмом поддержала Хавьера, сказав, что все задуманное им – великолепно и, если у Нанси есть сердце, она будет потрясена. Если бы такие знаки внимания оказывали ей – тетушке Хулии, – она была бы сражена.

– Видишь, что я тебе всегда говорила? – обратилась она ко мне, будто споря. – Хавьер действительно романтик. Он влюбляет в себя так, как надо влюблять.

Счастливый Хавьер предложил нам пойти куда-нибудь вчетвером в любой день на следующей неделе – в кино, выпить чаю, потанцевать.

– А что скажет Худышка Нанси, когда увидит нас вместе? – спустил я его на землю.

Хавьер вылил на нас ушат холодной воды:

– Не будь наивным, она все знает, и ей это кажется прекрасным. Я сам рассказал ей о вас в тот же день. – Увидев наше удивление, Хавьер состроил хитрую физиономию. – У меня от твоей кузины нет секретов, ведь она, что бы ни говорила, все равно когда-нибудь выйдет за меня замуж.

Меня удручило, что Хавьер рассказал Нанси о нашем романе. Мы с ней дружили, и я был уверен: она нас не выдаст, но у нее могло случайно вырваться неосторожное слово, и весть побежит тогда, как пожар, по нашему семейному лесу. Тетушка Хулия промолчала и потом, пытаясь скрыть свое беспокойство, поддразнивала Хавьера, желавшего совместить несовместимое: бой быков и нежные чувства. Мы попрощались у подъезда здания «Панамерикана» и договорились с тетушкой Хулией встретиться под предлогом посещения кино. Целуя ее, я сказал ей на ухо: «Спасибо эндокринологу – теперь я убедился, что влюблен в тебя». Она кивнула: «Я это вижу, Варгитас».

Я смотрел, как она удалялась с Хавьером к автобусной остановке, и лишь после этого обратил внимание, что у дверей «Радио Сентраль» собралась толпа. Особенно много было молодых женщин, хотя попадались и мужчины. Очередь выстроилась в ряд по двое; по мере того как народ прибывал, она распадалась. Люди толкались, прокладывая дорогу локтями. Я подошел из любопытства, предполагая, что причиной всего должен быть Педро Камачо. И действительно, сюда стянулись коллекционеры автографов. Через оконце его каморки я увидел писаку, охраняемого Хесусито и Хенаро-отцом. Он царапал свою затейливую подпись в тетрадях, записных книжках, на отдельных листочках и газетах, провожая своих почитателей олимпийским жестом. Почитатели, воззрившись на него как завороженные, подходили с трепетом, бормоча неясные слова восхищения.

– От него временами голова трещит, но, несомненно, он стал королем национального радио, – сказал Хенаро-сын, положив мне руку на плечо и указывая на толпу. – Как тебе кажется?

Я спросил его, с каких это пор началась раздача автографов.

– Вот уже неделю, по полчаса в день – с шести тридцати вечера. Ты совсем не наблюдателен, – сказал мне импресарио-прогрессист. – Разве ты не читаешь объявлений, публикуемых нами, не слушаешь радио, на котором работаешь? Сам я скептически относился к нему, но вот видишь – ошибся. Я думал, что поклонников хватит дня на два, а теперь убежден, что раздача может продлиться целый месяц.

Хенаро-сын пригласил меня чего-нибудь глотнуть на площади Боливар. Я попросил кока-колу, но он настоял, чтобы мы вместе выпили виски.

– Ты понимаешь, что означают эти очереди? – объяснил он мне. – Это – проявление народного признания: значит, радиопостановки Педро находят глубокий отклик в людях.

Я подтвердил: мол, ничуть в этом не сомневаюсь. Импресарио заставил меня покраснеть, заявив, что, поскольку у меня имеются «литературные наклонности», мне надо бы следовать примеру боливийца и поучиться у него методам завоевания масс. «Нельзя тебе замыкаться в своей башне из слоновой кости», – посоветовал он. Хенаро-сын распорядился отпечатать пять тысяч фотографий Педро Камачо, и с понедельника охотники за автографами будут получать их в качестве подарка. Я спросил его, не смягчил ли писака свои нападки на аргентинцев.