Я спустился к Хенаро-сыну, но его не оказалось на месте. Я просил передать, что мне срочно надо с ним переговорить, а потом, в надежде хоть чем-то заняться и избавиться от ощущения пустоты, отправился в университет. Я попал на лекцию по уголовному праву. Профессор, читавший ее, очень подходил для героя рассказа. В нем естественно сочетались сатир и пошляк; студенток он раздевал взглядом и пользовался любым поводом, чтобы сказать двусмысленность и скабрезность. Одной девушке, прекрасно ответившей на его вопрос, но чрезвычайно плоскогрудой, он заявил: «У вас, сеньорита, все очень хорошо, но не очень выпукло». В другой раз, комментируя какую-то главу кодекса, он пустился в разглагольствования на тему о венерических болезнях.
Вернувшись на радио, я узнал, что Хенаро-сын ждет меня в своем кабинете.
– Полагаю, ты пришел не за тем, чтобы просить надбавку к жалованью, – предупредил он меня еще у порога. – Мы почти разорены.
– Я хочу поговорить с тобой о Педро Камачо, – успокоил я его.
– Знаешь, какие фокусы он теперь выкидывает? – сказал Хенаро-сын, будто откликаясь на чью-то шутку. – Теперь он синтезирует персонажей из разных постановок, меняет им имена, запутывает сюжет и закручивает все эпизоды в единую историю. Разве не гений?
– В общем, я кое-что слышал, – сказал я, несколько ошеломленный его радостным настроением. – Как раз вчера я разговаривал с актерами, они все очень обеспокоены. Педро Камачо слишком много работает, и они считают, что он может свихнуться. И тогда ты потеряешь курочку, несущую золотые яйца. Почему бы тебе не дать ему отпуск, пусть немного придет в себя.
– Отпуск Камачо? – ужаснулся импресарио. – Он тебя просил об этом?
Я ответил, что нет, не просил, это, мол, было предложение коллег боливийца.
– Им надоело, что он их заставляет как следует работать, и они просто хотят избавиться от него хоть на несколько дней, – объяснил мне Хенаро-сын. – Было бы безумием дать ему отпуск именно сейчас. – Он взял какие-то бумаги и победоносно потряс ими. – Мы вновь побили все рекорды по числу слушателей в этом месяце. Таким образом, его идея – перепутать эпизоды – оказалась эффективной. Отец был несколько встревожен столь экзистенциалистскими приемами, но они пришлись кстати. Вот результаты анкет. – Хенаро-сын вновь рассмеялся. – Короче, пока все это нравится слушателям, придется терпеть его эксцентрические выходки.
Я не стал настаивать на своем, чтобы не попасть впросак. В конце концов, может быть, прав Хенаро-сын? Почему все эти несообразности не могут быть частью великолепно задуманного плана боливийского писаки? Мне не хотелось идти домой, и я решил шикануть. Я упросил кассира радиостанции выдать мне аванс, а затем отправился в каморку к Педро Камачо пригласить его пообедать. Как и следовало ожидать, он строчил на машинке. Боливиец принял мое приглашение без особого восторга и предупредил, что у него мало времени.
Мы отправились в ресторан с креольской кухней, расположенный за колледжем Непорочной Девы, на улице Чанкай, где подавали типичные блюда Арекипы, которые, как я сказал писаке, возможно, напомнят ему знаменитые боливийские острые кушанья. Но артист, верный своей вегетарианской диете, ограничился бульоном с яйцом и вареной фасолью, к которой едва прикоснулся. Он отказался от сладкого и возмутился – причем в таких выражениях, что даже официант был шокирован, – когда ему не смогли приготовить отвара из листьев йербалуисы с мятой.
– У меня наступила черная полоса, – сказал я, как только мы заказали обед. – Мое семейство узнало, что я влюблен в вашу землячку, а так как она старше меня и к тому же разведена, все пришли в ярость. Они на все пойдут, чтобы разлучить нас, и мне так горько.
– Моя землячка? – удивился писака. – Вы влюблены в аргентинку, простите, в боливийку?
Я напомнил ему о его знакомстве с тетушкой Хулией, что однажды мы были с ней в его пансионе «Ла-Тапада» и даже ужинали вместе, что я еще раньше рассказывал ему о своих любовных страданиях и он посоветовал излечиться от них с помощью чернослива натощак, а также анонимных писем. Я взывал к его памяти преднамеренно, настаивая на деталях, внимательно наблюдая за ним. Он слушал меня очень серьезно, даже не моргнув глазом.
– Полезно испытать такие перипетии, – сказал он, пригубив первую ложку супа. – Страдание закаляет.
После этого он сменил тему разговора, ударившись в рассуждения о кулинарном искусстве и о необходимости ограничивать себя, дабы сохранить здоровый дух. Затем он заверил меня: злоупотребление жирами, мучными блюдами и сахаром разрушает моральные устои и толкает людей на преступления и разврат.
– Присмотритесь хорошенько к своим знакомым, – посоветовал мне Педро Камачо. – Вы убедитесь: извращенцы чаще всего бывают из толстяков. А вот среди худых, наоборот, вы не найдете человека с дурными наклонностями.