Тетраграмматон микрорая

Поезд как поезд. Стандартные пыльные стены, гнутые по прихоти конструктора. Обычные сине-жёлтые проводники и билетная чехарда. Мне оставили нижнюю полку, как будто знали о всех моих желаниях, сведённых к одному. Я лёг на хрусткий полосатый матрас, подоткнул простынь, как получилось, и закрыл глаза. День суеты, передачи денег-работ-поручений остался позади. Остаток дня, а если по часам, то почти половина, будут звучать размеренным стуком колёс, баюкать мой сон и нести меня на север Мирокрая.

По большому счёту, было всё равно, куда ехать. Идея давно родилась и теперь настырно рвётся наружу. Это не такой спонтанный выплеск, как с историей про Тамплиера. Ту историю я писал для Лёхи. А вот для кого я собирался написать эту? Наверное, всё-таки для Маши, а не для себя. Поживём — увидим.

Под вечер, когда пейзаж за окном исчез в зеркальном отсвете лампы, я проснулся и выбрался в коридор. Истоптанный, давно не стираный коврик нелепо прикрывал глянец вагонного пола. Но в его длинной полосатой расцветке был какой-то сладкий уют. Смотришь на такой, и волей-неволей слышится звон ложек в стаканах, тихий стук металлических подстаканников, торопливые шаги проводницы. Поезд это вообще странное место. Иной раз в поезде чувствуешь себя совсем как дома. Может быть, всё дело в домашних припасах, часто собранных в дорогу и обёрнутых давно непрочитанными газетами? Или в том, что скопление людей сильно отличается от сутолоки общественного транспорта? Тут люди рассортированы по упорядоченной схеме, а каждое купе или плацкарт чем-то напоминает квартиру. Отдельную или коммунальную. Как кто себя ведёт в поездах, так по тому и видно, в какой квартире живёт. Легче всего адаптируются военные срочники, да групповая ребятня после отдыха на море или в санатории.

Таким, как я, собранным в комплект собственного одиночества, в поездах совсем худо. Но и я способен привыкнуть к вагону за несколько часов. И куда бы не приехал, в какой уголок Мирокаря не занесёт, на выходе из поезда не оставляет ощущение. Словно вышел из дома.

Именно это я и сделал на ночном полустанке. В удачной близости тихо жужжала комариная приманка едва освещённого киоска. Там я взял себе пива, воблы и другой дорожной снеди. Раз уж оказался поблизости такой удачный киоск, причем он случился ближе вагона-ресторана, почему бы не прогуляться? Всё лучше, чем бежать по оглушительным и пыльным тамбурам, хлюпать дверьми и стучать зубчатыми ручками.

У подножки вагона настороженная проводница напомнила мне, что поезд отправляется через пять минут. Я отмахнулся и тут же вспомнил, что так и не покормил рыбок. Вот ведь, и правда, бестолочь. Отдать их совсем Алёне, а то прямо-таки жалко? Ну, нет. Лучше потом отдам их Маше.

Тьфу ты пропасть, обругал я сам себя, с чего ты взял, что Маша о тебе ещё не забыла? Скорее всего, так и есть. Но что поделать, если мысли скачут по замкнутому манежу и всё время повёрнуты к зрителю одним боком?

На полустанке, как это не странно, мобильный был в зоне доступа. Я быстро набрал сообщение:

Lena, privet! mne nado bylo srochno uehat’. proshu pokormi moix pitomzev. izvini, chto tak sumburno, i ne hochetsya tebya napryagat’. bol’se ne budu. chestno-chestno.

Насколько правильно отключать уведомление о прочтении? Простите, рыбки, но разве вам станет от этого легче? Пусть каждому оставят свободу читать предназначенные ему письма. Или не читать. Впрочем, за что Алёне на меня сердиться? А если и есть за что, так всё равно не поверну назад. Рыбки они как люди. Могут долго жить без еды. А чтобы выпить всю воду, надо очень сильно постараться.

Поезд тронул ночную тишину скрипом растревоженных пружин, застучал металлом колёс и потащил сонных пассажиров куда-то в даль. Согласно проложенным рельсам и буквам на билетах. Через пару часов мне стало всё равно, где именно будет конечная точка маршрута.

А весна тут пахнет иначе. Стылой сырой взвесью лежит над перроном северный дух. Полынь серебрится своим цветом и бисерной россыпью ночной росы. Вокруг очень-очень тихий воздух. Мне стало стыдно, когда цепким стуком ботинок о гравий пришлось разбудить эту тишину.

Поезд тут же остался где-то там, позади. Теперь он может гудеть и греметь железом, ему дозволено бренчать по проводам касанием токоприёмника. Только это как будто отзвук другого мира. Здесь шаги по гравию звучат в особенной, неописуемой тишине. Здесь в шершавой суете подветренной хвои северный ветер поёт песни, которые никто никогда не слышит.