Тетрадь в сафьяновом переплете

«Сядь на скамью, — произнес он, — давай говорить. Про хворь твоей барыни слышал, это беда поправимая». Он хлопнул в ладоши, появился слуга. «Приготовьте отвар, как я пользовал патриарху Арсению, да смагуса на две головки больше, но без ботвы». Помолчал некое время. «Как там Настенька, говори». Стал я вновь толковать, что славно все у дитятки, и любят ее, и всячески холят.

Он вздохнул. «Ну, а дела на Руси? Хорошо ли живется народу?» И про это я стал говорить, но не вам, господа хорошие, пересказывать. Слушал он меня, из кресла не поднимался, куколь со лба не откидывал.

«Ежели ты полагаешь, Матвей, что случаем ко мне попал, то не так». Молвил и помолчал снова. «Барыни хворь просто кстати пришлась, а и без нее я бы тебя позвал, ибо есть до тебя важное дело». Внимал я всем существом, а он продолжал: «Глаза мои плохо видят, и, бог знает, может, ослепну совсем. Какой же правитель без глаз? Надобно быстро мне все дела обустраивать. Взять хоть бы Настю. Покамест растет в приживалах, а станет взрослой? Происхожденьем она непростая, путь ее ждет нелегкий, и благоволеньем своим не хочу я оставить ее. Знай же, что отпишу за Настей все, что имею, весь черногорский свой клад, только в том и загвоздка, как об том до нее довести и как устроить, чтоб по прошествии лет все Насте досталось, а не случайным людям или злодеям. Надобен честный, прямой человек, не имеющий корысти, а только верное сердце и крепкий ум». Тут замер я и опустил голову. «И такого вижу в тебе я, Матвей. Вместе Настю спасли, вместе ей дале дорогу устроим. Ну что, согласен служить мне такую службу?» — «Согласен!» — ответил я.

«Тогда жди моего знака. Барыне, полагаю, еще месяца три лечиться, а в первые три недели будет пить мой отвар в день по стакану. Далее просто прогулки и спокойная жизнь. Однако советую перебраться в Каньези на Желтый ручей, это недалеко от вас. Что делать в Каньези, распишу на бумаге, держаться того неукоснительно, и барыня будет здорова».

«Где ж вы набрались такого искусства?» — с восторгом воскликнул я. «Как смерть пережил, пришло ко мне прозренье, — ответил он, — я каждую травку изнутри вижу. Во всем окружающем есть целебные свойства. Смотри на собаку. Она лечится, не ведая медицины. Просто знает, какую травку съесть. Но речь не о том. Я должен все обдумать и роль твою в деле определить. Хоть ты человек верный, на одного не могу положиться. Вдруг от меня поплывешь и волны поглотят тебя? Скажу прямо, я несколько строю путей, и ты один обеспечишь. Ступай же обратно, жди приказаний, но будут они изложены тайным реченьем, и вот тебе ключ». Он бросил мне медный кругляш с дырочками. «Приложишь пластину к бумаге и сразу поймешь. Ну, с богом, Матвей».

Он протянул мне руку, и я приложился к руке. Была она белая, холеная, истинно царская рука.

Вернулся я на италийский берег, привез барыне отвар. И отвар оказался воистину чудным. Уже на второй неделе барыня стала дышать свободней, щеки ее порозовели, и жизни прибавилось в ней настолько, что выходила она гулять со служанкой и живо поглядывала на господ, которых лечилось на здешних водах множество. Потом настоял я, чтоб мы перебрались в Каньези, и скоро графиня стала совсем здоровой. «Это не русские знахари! — говаривала она. — Вот где умеют врачевать человека».

Я ждал известия с Черных Гор и дождался, но известие было ужасным. Подосланный турками человек заколол кинжалом правителя Черногории Стефана Малого. Сердце мое упало. Кому, как не мне, знать, кто скрывался под этим именем. Теперь было некому мне служить, и тайна, которая возвышала меня, канула в черную бездну.

Мы вернулись в Россию. И тут довелось мне узнать, что государь Петр Федорович не только жив, но и собрался с силою, чтобы вернуться на трон российский. По всей земле катилась молва, что с большим войском пришел он с Урала и бьет царских генералов. Два человека исчезли бесследно из нашей деревни, бежали, видать, к государю.

Наехал к зимней охоте граф Иван Матвеевич, похвалил меня за верное служенье графине, а про государя сказал, что все враки, Петра Федоровича, мол, сам видел в гробу, а нынче себе имя его присвоил какой-то казак. Да что же еще сказать было барину? Доставил он мне известье о Насте. Она уехала из Михалкова в Москву и живет в пансионе у строгой дамы, так что навестить ее теперь нет никакой возможности. «А через год в Европу ее повезут. Так что простись, Матвей, со своей Настей, скоро она уж видной станет девицей».