Тетрадь в сафьяновом переплете

— Э, многие! — усмехнулся Митрофан Артамонов. — Пушку разборную сделать могу, водную мину противу корабля.

— А не ходил ли ты со своими делами в департамент? Ведь тут много пользы для государства.

— Как не ходить, ходил. Только по шее дали.

— По шее? — удивился Петр Иванович.

— Сказали, мошенник какой. Я, вишь, денег на постройку просил. Сказали, деньги возьмешь да сбежишь.

— Вот глупость! — воскликнул граф.

— Да кто его знает, — Артамонов вздохнул, — может, глядишь бы, и сбег. Не могу на месте сидеть. А деньги-то мне давали. Заводчик Мамонов давал. Да никак я деньги не могу приладить к работе. То не ту железу куплю, то загуляю. Чувствительная деньги вещь, карман не держит.

Когда мы пошли к коляске, Артамонов вслед закричал:

— Барин, селитры полпуда не хочешь? Задешево отдам!

Петр Иванович только махнул рукой.

В коляске я все размышлял о встрече в Борисполе. Кто эта таинственная незнакомка? Судя по обращению и нарядности свиты, высокая, должно быть, особа. Но спросить у Петра Ивановича я не решился.

Переяслав

Переяслав когда-то был славным городом, здесь жили удельные русские князья. На прилегающих равнинах разворачивались кровавые битвы. Теперь же город зачах. Тут захудалые торговые ряды, монастырь да народная школа на несколько десятков учеников.

Зато в трактире мы встретили замечательного человека. Это дивизионный врач Самойлович. Увидев Петра Ивановича, он кинулся к нему с объятьями. Молодой граф и доктор встречались в Англии и Германии и накоротко там сошлись. Теперь по приказу Потемкина Самойлович служит в Екатеринославской губернии.

Доктор уже в летах, но по-прежнему жив, подвижен и любознателен. Во всей Европе он известен своими трудами по леченью опасной болезни — чумы. В прошлом году чума обрушилась на Малороссию, Самойлович упорно и бесстрашно с нею боролся. До сих пор он разъезжает по губернии, выискивая случаи заболевания.

Друзья заказали себе обед и за бутылкой лафита продолжили разговор.

— Много ли сейчас случаев чумы? — спросил Петр Иванович.

— Слава богу, почти совсем извели, — отвечал Самойлович. — Твоя дорога теперь безопасна. Да если и будут случаи, я распорядился ставить у дверей охрану, чтобы никто не ходил к больным. Хотя в Стамбуле поступают еще проще, чумных или касательных к ним одевают в желтые одежды и разрешают выходить в город, их издали видно.

— Сам не страшишься слечь? — спросил Петр Иванович.

— Я виды видал! — сказал Самойлович. — Даже, ты знаешь, делал себе прививки, да государыне-императрице это не показалось.

— Но государыня благоволит к наукам, — возразил Петр Иванович.

— Так-то так, — согласился Самойлович, — да любит, чтоб все прельстительно было. А то говорят ей, Самойлович себе руку порезал да ввел чумный яд. Она чуть не в обморок. Этот Самойлович весь двор заразит. Глядишь, перемрут красивые генералы. Так, брат мой, и оказался я тут, сам Потемкин из Петербурга выдворил.

— Куда ж ты теперь?

— В Коврай, помещик там занедужил.

— Бог в помощь.

— Да и тебе. Я слышал, ты земли в Крыму получил.

— Вот еду с инспекцией по батюшкиному наказу.

— Кто ж будет с тобой? — Самойлович внимательно и ласково посмотрел на меня. Я покраснел.

— О, человек ученый! — сказал Петр Иванович. — На трех языках говорит, на лошади скачет, шпагой фехтует.

Я вовсе смешался, Самойлович же засмеялся.

— Что за время! — воскликнул он. — При Петре все в работу шли, инженерное, морское дело учили, познавали науки. А нынче? Бывал я в Московском университете, студенты бог знает в чем ходят, профессора не читают лекций. Веришь ли, за все царствие государыни один лишь студент выдержал экзамен на доктора. Да и что говорить, если нынче на медицинском факультете всего три студента числится! Зато пойди в салон. Щеголи по-парижски щебечут, а хочешь, по-лондонски или по-венски. Флирты, интриганство, дуэли, танцы всю ночь напролет! Ты посмотри на российского дворянина! Он бездельником стал. Как только освободили его от службы, он на диване лежит да романы читает. Такая в голове каша! Вольтер, Дидро — это, разумеется благородно. Всяческие Бейли и Ангильберты. Вся жизнь в голове европейская, а тело-то русское! Идеи оттуда, а жизнь тут! Мы отрываемся от среды, живем призрачными интересами, волшебными снами и грезами. Почитал красивый роман, поплакал, потом встал и отхлестал по щекам лакея — вот нынешний русский тип! Вот увидишь, мой друг, это внутреннее раздвоенье еще даст свои плоды. Еще не раз мы потащим мысль оттуда, чтобы взрастить ее здесь. Да что вырастет? Может, урод какой.

— В целом ты прав, — сказал Петр Иванович, — но иногда лишку хватаешь. Разве не из просвещенных стран ученье идет? Где издали твои труды, в Петербурге или Дижоне?

— Да разве я противу наук? — сказал Самойлович. — Я противу того, чтобы петух по-кошачьи мяукал да еще умным котом себя полагал.

— Меж французом и русским меньше разницы, чем между птицей и зверем, — возразил Петр Иванович, — не кукарекаем, не мяукаем, а говорим словами, значит, можно найти согласье.