Теткины детки

Израиль Татьяну ошеломил и напугал. Напугало главным образом ощущение собственной провинциальности. Провинциалкой Татьяна, родившаяся и всю жизнь прожившая в огромном городе, никогда не была, но тут… Как платить в автобусе, если нету касс? Как это — брать деньги из стенки? Ах, банкомат. И что, у всех есть счета в банке и — как их там — кредитные карточки? Даже у вас, тетя Мура? Как войти в кафе, чтобы не поняли сразу, что у тебя почти нет денег? Сесть за столик или подойти к стойке? А если мест нет? Ах, всегда есть… А если остановит швейцар? Ах, не остановит… А что сказать официанту, если не знаешь ни языка, ни названий, ни цен? Однажды Татьяна расхрабрилась — очень уж захотелось торта со взбитыми сливками и клубникой, — твердым шагом вошла в кафе — как потом оказалось, из дорогих, — потянула официанта за рукав, подвела к стеклянной витрине, где вертелись тарелки с кусками торта и пирожными, и ткнула пальцем в свою клубнику. Торт оказался нежнейший, а тетка Мура очень потом ругала за напрасно выброшенные деньги, Тетка Мура как-то на удивление ловко обустроилась и в этом Израиле, и в своей крошечной квартирке, где входная дверь открывалась прямо в гостиную и стоял обшарпанный шкаф, который притащили сердобольные соседи. Подружилась с соседками-старушками, ходила с ними в драматическую судию при матнасе — местном доме культуры. Скакала с тележкой между полок супермаркета, объясняла Татьяне, что творог с цифрой «0» надо брать, а с цифрой «5» — нет, не та жирность, что если на банке огурцов написано «5 см», то длиной именно пять сантиметров будут огурцы в банке. Татьяна тихо изумлялась. Тетка Мура пичкала ее йогуртами и местными плодоовощными культурами. Клубника оказалась кислой, кукуруза — кормовой, а мандарины — сладчайшими. Мандарины тетка Мура покупала в арабской лавочке и уверяла, что хозяин, старый араб в пестром платке, так хитро накрученном на голове, что походил на Курочку Рябу, так вот, тетка Мура утверждала, что «он нас не любит».

— Вот вхожу и чувствую — не любит! — говорила тетка Мура и закатывала глаза.

— А вы его любите? — спрашивала Татьяна.

По вечерам вместе с тетки-Муриной собачонкой Мулькой, которую всучили ей все те же сердобольные соседи в нагрузку к шкафу, шли гулять и подолгу сидели на вершине холма, глядя на раскинувшийся внизу Иерусалим. Иерусалим был похож на раскрытый гранат со светящимися зернами. Как-то тетка Мура повела Татьяну на склад. Склад представлял собой огромную комнату с горами мешков. В мешки израильтяне складывали ненужную одежду. Она так и называлась — из мешка — и раздавалась бесплатно. Татьяна сначала думала, что только богатые израильтяне складывают одежду в мешки. Оказалось — все. И тетка Мура — даже тетка Мура, в Москве латавшая чулки и боявшаяся выбросить старые трусы — вдруг пригодятся, тряпочек наделаю! — тетка Мура тоже бестрепетной рукой складывала в пластиковые мешки старые юбки и кофты и тащила на склад. Но вот вопрос: если все тащат барахло на склад, то кому оно там нужно?

Хозяйка склада — старая израильтянка, которую родители вывезли сюда годовалым младенцем в черт его знает каком двадцатом году, — носила усы под носом и говорила с чудовищным акцентом — «музэй», «пионэр».

— А у вас назначают еще в пионэры? — спросила она Татьяну первым делом.

Татьяна засмеялась и стала рыться в мешках в поисках каких-нибудь приличных вещичек, но быстро поняла, что вещички дрянь, и махнула рукой.

— Подумайте! — возмутилась хозяйка, очень недовольная таким оборотом дела. — У них есть нэчего, а она выбирает!

Родственникам и знакомым тетка Мура передавала Татьяну с рук на руки как драгоценность — из Иерусалима в Тель-Авив, из Натании в Эфрату, из Ришон-ле-Циона в фургончик посреди Иудейской пустыни — в поселении без названия, без дороги, без продуктовой лавки, но со стиральными машинами и унитазами, которые дома, в Москве, Татьяна видела только по телевизору. В пустыню вела дорога с желтой разделительной полосой — чтобы сверху, из вертолета, было видно, что дорога еврейская. В поселение ехали на разбитом автобусе через арабские кварталы. Мальчишки бежали следом и кидали в автобус камнями. Один камень разбил окно и упал к ногам Татьяны. Солдатик с автоматом, сидевший сзади — такой солдатик полагался каждому автобусу, — вскочил и залопотал что-то на иврите, а Татьяна подумала, что, пролети камень на сантиметр выше, солдатик мог бы уже не лопотать. И еще подумала, что солдатиков сажай не сажай — бесполезное это дело. Так она побывала на войне.

В фургончике у старых московских знакомых, уехавших всего полгода назад и не успевших обзавестись нормальным жильем, на самом видном месте лежал автомат. По вечерам мужчины брали оружие, собирались по двое-трое и выходили на дежурство. Здесь Татьяна провела свою лучшую в Израиле ночь — спала как убитая под бдительным оком старого московского друга, бродившего под окнами со своей пушкой.

— Странно, — сказала она ему утром. — Вот я русская на двести пятьдесят процентов, а чувствую себя тут как дома.