Теткины детки

— Значит, из лизоблюдства. А я думаю, это он из тщеславия. Ты знаешь, он этот дворец выстроил для Екатерины, а она ни разу сюда не приехала. Но ему это было все равно. Ему хотелось, чтобы у нее на всякий случай везде был родной дом. Ему это было важно, чтобы у нее был родной дом.

— Это всем важно, — сказала Татьяна тихо, и Ляля ее не услышала.

— А теперь тут эстонцы выставляют напоказ свою черно-белую жизнь, — сказала Ляля. — Пойдем посмотрим?

И они пошли смотреть. Шли по кадриоргским залам, держась за руки, парами, как в детском саду, разглядывали пасмурные картины с некрасивыми серыми людьми и некрасивыми унылыми пейзажами.

— Такие белки вокруг, а они все ноют и ноют! — вдруг сказал Леонид и остановился перед одной картиной. — Смотри, мы с тобой как этот зонтик.

Зонтик был разноцветный, будто сшитый из кусочков радуги. Он плыл по морю черных зонтов, похожий на апельсин из разноцветных долек, который бросили в осеннюю плиссированную лужу.

— Надо же, единственная радостная картина. — Татьяна стала водить пальцем по разноцветным долькам. — Каждый…

— Охотник…

— Желает…

— Знать…

— Где…

— Сидит…

— Фазан…

— Как ты думаешь, из чего он сделан? — спросил Леонид.

— Из шелка.

— Из шелка зонтов не бывает. Промокнут.

— А этот не промокнет. С него дождь как с гуся вода.

И они ушли из дворца. Шли по пыльной улочке, застроенной деревянными дощатыми домишками, футболили друг другу камешки и щепки. Татьяна остановилась у пыльной витринки.

— Зайдем в галантерею, мне надо темные очки купить, — попросила она.

И они зашли в галантерею. Он лежал на прилавке среди тюбиков засохшей помады, пластмассовых заколок, брусков прогорклого земляничного мыла и выцветших пакетов с капроновыми чулками. Лежал, похожий на разноцветный апельсин. Лучи солнца, пробиваясь сквозь немытое стекло, падали на шелк, просачивались внутрь, и казалось, что внутри этот апельсин наполнен разноцветной шипучей газировкой.

— Каждый… — прошептал Леонид, протягивая руку к зонтику.

— Охотник… — шепотом подхватила Татьяна. — Он правда из шелка сделан?

— Йа-а-а, — ответила продавщица.

— И не промокает?

— Не-е-ет, — ответила продавщица. — Эт-то недождли-и-ивый зо-о-онт.

И они вышли на улочку, застроенную деревянными дощатыми домишками, усеянную камешками и щебнем, залитую вечерним солнцем, и открыли зонт.

— Теперь у нас будет свой недождливый зонтик, — сказала Татьяна. — Мы будем ходить под ним, как под радугой.

— Всегда?

— Всегда.

— Ах вы, романтики! — Ляля подошла сзади и обняла их за плечи. — Самый недождливый зонтик когда-нибудь да промокает.

— А у нас не промокнет! — упрямо произнесла Татьяна и вывернулась из-под Лялиной руки. — Ну, мы сегодня увидим море или нет?

И они поехали к морю.

На пляже в Пирита было очень холодно. В городе не чувствуется, а тут — ветер высекает слезы из глаз, как огниво высекает искры.

— Кто первый найдет кусок янтаря, тому подарок!

— Какой подарок, Лялька?

Ляля на секунду задумывается.

— Подарок… кусок янтаря.

Ляля хохочет, запрокинув голову. Татьяна хохочет вместе с ней. Море кидается ей в лицо, рассыпается по щекам горьковатой росой.

— Тань, ты что? Эй, малыш! — Леонид ладонью вытирает ее соленые щеки.

— Помнишь, как мы в Угличе смеялись?

— Помню.

— Тогда мы смеялись… просто смеялись, а сейчас как в последний раз. Почему?

Он молча раскрывает зонтик и закрывает ее от, ветра.

На следующий день они уехали в Москву — закончился их второй и последний медовый месяц.

Нет, нет, неправда. Были еще вечера. Но это позже — лет через пять, когда Леонид поступил Татьяну в институт, и водил за руку на все экзамены, и писал курсовики, и переводил «тысячи» с английского, и подписывал внизу: «Ну все, малыш! Целую крепко, твоя репка», и преподаватели сердились, а потом сердиться перестали и, смеясь, махнули на Татьяну рукой. По вечерам он встречал ее у института и они шли по ночной Москве — медленно шли, забредали в переулочки, останавливались под фонарями, болтали ни о чем или, к примеру, о том, что надо починить телевизор, а что, очень даже неплохая тема для разговоров, не все же о луне и звездах, и нужная для хозяйства, хоть и бессмысленная, потому что — какая разница, о чем говорить? Маленькая Катька лежала дома в своей детской кроватке, держа в руках часы.

— Когда эта стрелочка сойдется с этой палочкой, родители вернутся, — говорила ей Марья Семеновна.

Катька смотрела на циферблат, и стрелочки с палочками сливались в сонных глазенках.

1975–1985