Теткины детки

— Путевки! — сказала она громко и все так же торжественно обвела стол взглядом. — Неделя в Эстонии. Едут… — Она еще раз обвела стол взглядом как бы в поисках достойных кандидатур и ткнула пальцем в Татьяну и Лялю. — С мужьями, разумеется, — и засмеялась довольным смехом, в котором, кроме довольства и удовольствия, отчетливо сквозили нотки ожидания восторгов и благодарностей.

Татьяна взяла в руки одну из бумажек, близко поднесла к глазам, словно была близорука, прочитала: «Нарва — Тарту — Пярну — Таллин». И заплакала. Марья Семеновна растерянно посмотрела на нее и с какой-то жалкой беспомощностью пожала плечами.

— Ну что ты, деточка, что ты. Ну не надо, деточка, не надо. — Она протянула большую руку, положила Татьяне на плечо и стала похлопывать, бормоча что-то бессмысленно-утешительное. — Ну все, все, все хорошо, поедешь, отдохнешь, и соскучиться не успеешь, как вернешься. Ну хватит, хватит, ну давай глазки вытрем, носик вытрем… — Она подняла Татьяну со стула и повела в соседнюю комнату, все шепча и шепча ей на ухо детские смешные глупости. На пороге, не оборачиваясь, махнула рукой — дескать, расходитесь, без вас тут…

В Эстонии случились три вещи. В Пярну первый раз в жизни Татьяна ходила в парикмахерскую, где ей вымыли голову — такая роскошь, как горячая вода, не была предусмотрена на их туристских ночевках — и сделали умопомрачительную укладку. Ляле тоже сделали укладку, но не такую умопомрачительную. С этими укладками они пошли прямиком на пристань, где их ждали Леонид и Миша, и сели на прогулочный катер. На прогулочном катере случилась вторая вещь. Капитан весь рейс не спускал с Татьяны глаз и перед высадкой на берег передал ей с матросом белую розу. Розу Татьяна взяла и посмотрела на капитана особенным взглядом, после чего Ляля сказала: «Знала ведь я, что за тобой глаз да глаз!» А Леонид надулся и до вечера ни с кем не разговаривал. А третья вещь случилась в Таллине, где они пошли в ресторан «Вана Таллин».

— У них тут все или вана, или Таллин, — со знанием дела сказал Миша, только что договорившийся с официантом о бутылке одноименного ликера по сходной цене.

В этом «Вана Таллине» Ляля с Татьяной изображали эстонских девчонок, к которым пристают заезжие московские парни.

— Эт-то во-о-одка? — тянула Ляля, тыча пальцем в рюмку.

— Во-о-одка! — передразнивал Леонид, подталкивая к ней рюмку. — Давай-ка, девочка моя, за папу, за маму…

— Йа-а во-о-одку не пью-у-у! — тянула Ляля. — Йа-а де-евушка бе-едная, но скро-омная!

— Пьешь, пьешь, — уверенно говорил Леонид. — Все бедные девушки обязательно пьют водку, иначе не жизнь, а каторга. — Он брал рюмку и пытался влить водку в Лялин рот.

Ляля фыркала, плевалась, отталкивала рюмку. Водка лилась ей в вырез платья. Татьяна прыскала в кулачок. Миша с сомнением качал головой.

Закончилось неважно. Подошел долговязый эстонец, произнес что-то невразумительно-тягучее, что в переводе на русский можно было идентифицировать как «Ты наших девчонок не трогай!» и «Пойдем выйдем!». Миша с Леонидом вышли. Ляля с Татьяной побежали следом. В холле стенкой стояли такие же долговязые эстонцы. Леонид уже засучивал рукава, Миша снимал очки.

— Да русские мы, русские! — закричала Ляля. — Не видите, что ли! — схватила Мишу за рукав и поволокла на улицу.

Они бежали по улице, а с Ратуши им вслед укоризненно смотрел Вана Томас. Вскочили в первый попавшийся трамвай, повалились на сиденья.

— Ленька, дурак! — задыхаясь, крикнула Ляля. — Из-за тебя все! Из-за твоих дурацких шуточек! Они бы вас убили.

— Что мы, котята, что ли? Да мы бы их сами… — важно ответил Леонид и погрозил кому-то кулаком.

— Дождешься, маме скажу.

И они выехали из города.

В Кадриорге белки прыгали прямо в руки и требовали немедленной подачи пищи.

— Кис-кис-кис! — говорила Татьяна и протягивала белкам ладошку с семечками.

— Почему «кис-кис-кис»? — спрашивал Леонид.

— А я не знаю, как хомяков надо звать.

— Господи, хомяки-то тут при чем?

— Потому что белки ручными не бывают. Ручными бывают только хомяки. Я знаю, у меня был один знакомый хомяк, когда я в школе училась. Я его от смерти спасла. Представляешь, прихожу как-то к нему в гости, а у него одна щека нормальная, а другая вытянутая, как будто он туда палец засунул. И он этой щекой тычется, голову между прутьев просунуть не может. Я так испугалась, думала, он заболел. Залезла к нему в рот, а там макаронина. Он себе запасы на зиму делал, а макаронину не разгрыз. Вот она ему поперек щеки и встала, Так бы и умер, бедняжка, задохнувшись от жадности.

— А теперь он где?

— Нигде. Умер от нервного стресса. Пошли во дворец.

И они пошли во дворец.

— Смотри, Танька, — сказала Ляля. — Видишь, наверху три кирпича незаштукатуренных? Их Петр I клал. Их специально не заштукатурили, чтобы все знали, где он руку приложил. Ты как думаешь, это он сам так велел или придворные, чтобы ему приятное сделать?

— Я думаю, придворные.