Тетя Жанна

Там Жанна читала лишь случайно попадавшие к ней французские газеты; происходило это редко, поэтому прочитывала она их от корки до корки. В один прекрасный день ее взгляд остановился на колонке частных объявлений:

«Месье Бижуа, нотариус в Пон-Сен-Жан, разыскивает по поводу крупного наследства Жанну-Марию-Гортензию Мартино, рожденную в Пон-Сен-Жане 5 июня 1894 года. Просьба срочно ответить письмом или поставить в известность представителей консульства».

— Почему ты не подавала признаков жизни?

После минутного колебания она устало прошептала:

— Сама не знаю.

— Ты поняла, что речь шла о твоем отце?

— Да. Никакого другого наследства не существовало. Но было уже слишком поздно, чтобы я могла успеть приехать на похороны. Со дня его смерти прошло два месяца.

— Ты не нуждалась в деньгах?

— Зачем говорить об этом?

— Извини меня за то, что я наговорила сегодня утром. Я знала, что это не так, что ты приехала сюда не из-за этого.

— Спасибо. Два куска сахара?

— Один. И без молока.

— Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? Есть холодное жаркое.

— Я не голодна. Жанна, это опять начинается!

И, поскольку Жанна направилась к двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок, она сказала:

— Побудь со мной. Не надо бросать меня одну. Я очень тебя огорчила?

— Нет.

— А что доктор Бернар сказал обо мне?

— Он не говорил о тебе.

— Он не настаивал на том, чтобы увидеться со мной?

— Он посоветовал мне тебя не беспокоить.

— А Алиса?

Она гнула свою линию. Вспышки молний, раскаты грома заставляли ее иногда терять мысль, но потом она упорно к ней возвращалась и методично начинала снова.

— Что тебе рассказала Алиса?

— Что она слишком нервная, чтобы иметь детей, и что сын ее не любит.

— А обо мне? Я уверена, что она говорила обо мне.

Жанна очень хорошо знала, что ее беспокоит, что она хотела бы узнать!

Но как ей объяснить, что Жанна сама все поняла и была этим почти не удивлена, что она сама накануне вечером — сначала на вокзале в Пуатье, потом снова, в плохо освещенном обеденном зале, где она слушала болтовню Дезире…

Ее невестка вдруг с убежденностью произнесла:

— Я дурная женщина, Жанна.

В этих словах Луизы чувствовалась даже некоторая искренность.

— Да нет же! Никто не бывает ни абсолютно плохим, ни абсолютно хорошим.

— Я хотела бы быть абсолютно хорошей. Всю мою жизнь я пыталась стать хорошей. Никто в это не верит и никогда не верил. Все меня ненавидят.

Даже Робер уже много лет назад перестал на меня смотреть прежними глазами, и я чувствовала, что он перестал и надеяться. Между нами словно существовала стена, или, точнее, стекло. Когда мне случалось плакать — неважно, по какой причине — или я падала духом, его отец по привычке пожимал плечами и говорил мне холодным тоном, указывая на дверь: «Иди капризничай в свою комнату!» Он полагал, что я делаю так нарочно, ломаю комедию, хотя я никогда в жизни комедию не ломала.

Новый раскат грома заставил ее вцепиться в руки Жанны, и Луиза, задыхаясь, сказала умоляющим тоном:

— Не нужно уезжать, Жанна! Не презирай меня и не думай, что во мне все только плохое. Когда я пришла в этот дом, я была совсем юной, чистой, полной благих намерений. Я хотела, чтобы каждый был счастлив. Я была убеждена, что способна всех сделать счастливыми. Знаешь, как твой отец меня сразу же прозвал? Серой Мышкой! Ты ведь помнишь, как он говорил — словно каждое его слово имело огромный смысл. Даже Баба, прислуга, которая у них тогда была, презирала меня, и если я хотела сделать что-нибудь, она забирала у меня из рук то, что я держала: «Оставь это!»

Как будто я была ни на что не способна! Как будто я не у себя дома, а где-нибудь в пансионе… Послушай, Жанна! Ну вот, опять приближается.

Гроза кружит над городом. Старый Бернар утверждал, что ее река притягивает… О чем я говорила? Не помню, на чем я остановилась. Мне кажется, я тебе наскучила…

— Пей свой кофе.

— Да… Он слишком горячий… Даже мои дети… Ты увидишь, как они держат себя со мной… Что же до Алисы, так она одержима одной идеей, одним желанием — как можно скорее покинуть этот дом. Она готова и ребенка бросить, если будет нужно. Не знаю, вернется ли она после похорон…

Ты веришь, что она вернется?

— Убеждена в этом.

— А я нет. Через шесть недель после рождения ее сына я как-то вечером застала Алису врасплох…

Вспышка молнии была столь яркой, что осветила весь дом; на этот раз они обе подумали, что гроза действительно прямо над ними. Луиза грохнулась на колени, вцепившись обеими руками в платье своей невестки:

— Мы сейчас все погибнем, ты же видишь…

Жанна продолжала стоять, и ей ничего не оставалось, кроме как рассеянно погладить Луизу по волосам.

— По-моему, Боб кричит, — сказала Жанна через мгновение.

— Он-то не боится. Он ничего не знает. Он слишком мал. Боже, прости меня!

— Тише!

— Что такое?

И, поскольку Жанна пошла к двери, Луиза двинулась за ней — все так же на коленях.

— Нет. Это хлопает ставень. Я думала, что это ребенок.

Она прекрасно понимала, что Луиза испытала укол ревности за то внимание, которое Жанна оказывала малышу; эта ревность с минуты на минуту могла смениться яростью.