Тест Тьюринга

– …особенно вот эту классику, – продолжал Антон. – Ну почему мне, современному человеку, должны быть интересны проблемы столетней давности или двухсотлетней? Тогда даже интернета не было. Вообще другой мир был… Я лучше книжку почитаю.

– Вместе с девушкой?

– Нет, книгу одному, конечно… Но если вы имеете в виду совместное проведение времени для общения, то можно поехать куда-нибудь вместе – на горных лыжах покататься, на море, на роликах в парк… На лекцию какую-нибудь сходить, там хоть новое узнаешь. Но идти в театр?.. Я даже кино уже предпочитаю дома смотреть на большом экране, а не ходить куда-то… Вы слушаете?

– Да, – кивнул я. – Очень интересно… Ладно! Кандинского обсудили. Что у нас там еще по программе? Шостакович?

– В чем смысл жизни…

– А-а! Точно… Вот тоже очень актуальная тема! Зачем люди живут?.. Есть мнение?

Антон похлопал белыми, будто обсыпанными мукой ресницами:

– Ну-у… Я, конечно, думал об этом…

Не дав ему сказать «но», за которым могла последовать попытка уйти от ответа, я сразу опередил встречным вопросом:

– И к какому выводу пришел?

Антон вздохнул:

– Это трудный вопрос. На него, наверное, нет ответа. Если бы я был верующим, я бы вам ответил.

– Да уж конечно!.. Если бы ты был верующим, тут все понятно и совершенно не интересно. Верующие живут не для себя, а ради бога, вот и весь ответ – чтобы хорошо себя вести и в раю за это оказаться. Причем некоторые так живут, что лучше бы и не жили, я тебе говорил уже про одного такого орла… Но вот ты, неверующий, зачем живешь?

– Чтобы приносить пользу людям, наверное. Мне так кажется… Хотя, конечно, вы сейчас спросите: а нужна людям твоя польза? а они тебя просили об этом?

– Антон! Не решай за меня, что я хочу у тебя спросить! Тем более что ты не угадал. Я у тебя не про людей спрашивал – есть им от тебя польза или нет. Я спрашивал – тебе какая от них польза! В чем смысл твоей жизни, – я сделал упор на слово «твоей». – То, что ты, как собака, живешь и служишь другим… и я тоже, кстати, это делаю, как пес цепной… то, что мы служим другим – ты по любви, а я по долгу – это не снимает с нас вопроса, зачем мы сами живем. Наша-то собственная жизнь нам нужна или нет?

– Мне моя жизнь нужна! – уверенно сказал Антон. И предваряя мой вопрос о цели, сразу ответил: – Потому что она мне нравится.

Я хлопнул в ладоши.

– Бинго! То есть получается, что мы живем для того, чтобы получать удовольствия? – спросил я нарочито резко, нарочито осуждающе, как взрослый ребенка.

Но его этот мой деланый пафос не сбил, хотя его поддельности он и не различил:

– Если бы моя жизнь мне не нравилась, зачем бы она мне была нужна? То есть получается так! Вы правы… Точнее, мы правы: люди живут, чтобы испытывать радость от жизни! А кому не нравится, те пускают себе пулю в лоб.

– И много у тебя радости? – прищурился я. Голова моя, кажется, прошла. Или просто отвлеклась и включилась в игру. – Где, например, твоя девушка, с которой ты так не любил ходить по театрам, но ходил? А потом горячо и с удовольствием доказывал ей, что это бесполезное искусство. И вы часами об этом спорили.

Это я с налету придумал, что они часами спорили, точнее, додумал его историю. И по тому как внезапно замолк и изменился в лице мой альбинос, я понял, что попал в больное. В своей жизни полицейского детектива я часто угадывал в людях их уязвимости во время разговора – по каким-то мелким паузам в речи, по быстро ускользнувшему взгляду, по вдруг возникшей суете рук, по легкой испарине, неожиданно изменившейся позе. В своей полицейской жизни мне это было надо. Но сейчас профессия не требовала, а я просто нажал ему на больную точку. Зачем я это сделал?..

Антон зашевелился в своем кресле, ища уюта и защиты от моего пристального взгляда, не нашел и коротко сказал:

– Мы расстались.

Из гуманитарных соображений я мог сменить тему, но почему-то не стал этого делать:

– Не из-за театра, конечно?

Антон снова точно так же, как и раньше, совершенно по-подростковому резко мотнул головой:

– Не из-за театра!

«Он максималист! – вдруг подумал я. – В нем еще совершенно не изжит юношеский максимализм. Господи! Как долго взрослеют современные дети!»

И почему-то сразу показалось, что между нами целая возрастная пропасть. Хотя всего-то лет пятнадцать, наверное, но он для меня ребенок. Вот между мной и Олегом Павловичем тоже, наверное, было около пятнадцати лет разницы, он меня старше, но такой пропасти в разговоре с ним я не чувствовал. Я беседовал с ним почти как с ровесником. Не знаю, может, он воспринимал меня, как молодого человека? Может, это однонаправленно? Хотя, судя по тому, как этот белобрысый Антон безропотно, как должное принял то, что я говорю ему «ты», а он мне должен говорить «вы», свидетельствует все же о пропасти, которую он принял. С Палычем мы были на «вы» друг с другом…

– Антон! – я наконец снял ноги со стола. Нужно, конечно, было сделать это чуть раньше.

– Я слушаю вас, – он был спокоен и серьезен.