Тёщины рассказы

Сделали коммуны. Богатых сослали, гольтяпу собрали. Одели-обули, всё добро свезли в эти комуны, даже кур обобществили. В тридцать восьмом году мы уехали, они ещё были. "Роза" была комуния, "Красный пахарь", "Тринадцатая" какая-то… Всем смешно было над этими комунами. Везде по кустам куры кладутся, комунарам ничё не надо… Привезли тюки сена из "Розы" для больницы, там гнездо — яиц двадцать.

В Варгашах была комуна — между станцией и Варгашами-деревней. Нас всей больницей отправили картошку им садить. Врачи садят, а они поляживают, кто на полатях, кто где. Лет восемь были комунии. Мы всех обслуживали.

Комунар заболеет, придёт на приём, лягет под тополем и спит. Я бегаю, ищу его. А он в комунии живёт, куда ему торопиться. Потом их разогнали. Колхозы сделали.

Конечно, вон кто был Фёдор Бунин! Или Егор Калиныч, Афонькин отец. Коло их дому такой тротуар — иди и смотрись, видишь себя, как в зеркале, — таким асфальтом был сделан. Мельница была паровая, магазин… А потом кто нацарился? Тюха с Матюхой да Колупай с братом.

(Фёдор Бунин — один из первых митинских богатеев и первый митинский большевик. По словам его внука Виктора Епишева, Фёдор организовал одну из первых коммун, отдал в неё всё имущество. Но работать толком коммунары так и не стали, они даже тёмную Фёдору устраивали, чтобы он оставил их в покое.)

Болели мало, в основном травмировались. Одному комунару руку оторвало трахтором. Тоже придёт в больницу на перевязку, лягет под куст. Пойдешь его искать. Найдёшь. Грязный, развяжешь, вшей в этой перевязке… а делать надо. Назавтра он опять является, опять его ищешь… Да разве он один. Таська Солохина. Вот человек сколько вынес: и позвоночник сломала, и руки сломала, и грудную клетку сломала. Гусеничный трактор зашёл на неё, всё перехряпал. Ночью пахали. У ей одежонка плохая, Худо одета. Осень. Такую даль поехал он, она в борозду легла и уснула. Прицепщицей была. Думала, полежит, погреется. Трактор на неё и накатил. И всю-всю смял. И она ожила, и ничё… Пила, пила и запилась. А терпеливая какая была. Десять перевязок враз.

— Ланя, переверни меня.

— Нельзя.

— Переверни.

Стану перевёртывать, всё трещит. Вынесла, выжила. И пила, и пила… Побиралась. У меня никогда не попросит. У тебя, говорит, просить не могу, стыдно. Одно время в бане убиралась, уже здесь, в Кургане. В бане народу три дня надо стоять. Она вышла к народу: "Вот, добрые люди, я этому человеку не дам стоять, — она мне спасла жизнь". Всё в номер звала: "Пойдём в номер, я тебя всю вымою". — "Да я что, без номера не вымоюсь."

До своей квартиры дошла, тут и умерла; и дочери давали-давали телеграмму, она не приехала и не ответила.

СТАРАЙСЯ ЖИВЫМ ДОВЕЗТИ

Ох, как я любила свою работу! Утром идёшь в больницу, тебя как по воздуху несёт, тебя так и тянет туда, так и тянет. Работаем-работаем, выгляну, — много народу в ожидальне? Ох, никого нет… Иван Иваныч смеялся: "А ты пробеги по селу, позови…"

Приходит однажды старик в больницу. "Иван Иванович, отрави меня, не хочу больше жить". Сноха преследует, отрави и всё тут, не отстаёт. Ну ладно, совсем плохо станет, приходи. Через день приходит: "Иван Иваныч, отрави, совсем плохо, не могу терпеть".

Иван Иванович мне подмигивает: приготовь! Сам шепчет: в квас соды намешай.

Я намешала, шапка поднялась, пейте, дедушка. Старик смотрит… Потерплю, говорит. Уж совсем невмоготу станет, тогда приду…

Врачом быть, тебе некогда пикнуть будет. Ещё приём ведём, уже лошадь пришла за ним, другая подъезжает, третья… Где самый плохой больной, туда вперёд едет.

Вот заболел в Митино один, Иван Иваныч вышел в ожидальню посмотреть. Ты, говорит, почему Маркова не вызываешь?

— Давай, Марков, заходи (Васильем звали).

Мне уже записки приготовил, в политотдел, в сельсовет. "Септическая ангина." В горле вырезают, дудки вставляют… А если в город везти, Иван Иваныч наказывает: "Старайся живым довезти… Если умрёт, там намучаешься (с оформлением)". Одного повезли, он не пьёт лекарство и всё, — выплёвывает. Я ему говорю, он не понимает… Не русский. Возчику говорю: " К колодцу подъезжай. Что с ним будем мучаться. Утопим и обратно поедем". Понял. Стал принимать лекарство.

БЕЛЕШЕВА МНЕ!

Мне охота было побывать в своей деревне. В Троицу разрешили. Иван Иваныч наказал: "Белешёву позвони, как будут обдирать". Начальник ГПУ. Тогда было гэпэу, щас кагэбэ. Девчошки встретили меня, — пошли в рощу, а эти, в сельсовете, меня в окно увидали, створки открыли, кричат, "заходи!" Зашла. "Сымай шаль." Тогда телефоны были не набирать. Я как телефон схвачу, "Белешева мне!" Как все до одного драпанули с сельсовета. Пошла, Саше рассказываю, подружке. Саша: "Тебе надо уходить".

Я пошла, лесами, лесами, ремки одела, сняла всё хорошее, в тряпку завернула.

ПОДКОПАЛИСЬ

И хоть бы когда Иван Иваныч психанул. Только лошадь и назовёт "чортовой мордой", — ну, папка рассердился! И всегда воспитанный, культурный, руки что буханочки, мягкие.