Террористы

– Очень вас понимаю, – по-светски отозвался крыс, ища глазами салфетку, в которой, впрочем, совсем не было нужды. – Бывает, такой наезд приснится, с масками, автоматчиками, мордобоем. Просыпаешься и думаешь: на самом деле полиция приходила или это только сон?

– Умный, – одобрил Козлов. – Коли закорешились, расскажу. Только никому!

Корсунский в ответ приложил лапу к мокрому носу и получился звук: «Т-с-с!»

– Как-то раз просыпаюсь, в ногах сидит мужик. Папаха, галифе с лампасами, погоны золотые. Чистый генерал. Поворачивается ко мне, глаз не разглядеть, черными очками прикрыты. Я ему на всякий случай: «Здравия желаю!» А он мне: мы, дескать, товарищ Козлов, ужас как вам благодарны. Вы, товарищ Козлов, столько народу загубили, что заслужили премию. Я молчу. А он – свое: вы, говорит, будете теперь жить долго. И сразу пропал. Растворился, знаешь, как рафинад в стакане.

– Могу предположить, – дипломатично вставил крыс, – что в описываемый вами период вы накануне крепко перебрали. Иначе бы никакой генерал к вам не пришел.

– Да ты что! – Козлов замахал руками. – Мне уже в тот год восемьдесят стукнуло. Считай, с тех пор водку не нюхал. И пошли годы. Девяносто – живу. Сто —живу. Сто двадцать – и ни в одном глазу. Уже и со счету сбился. Какой хоть сейчас век?

– Двадцатый первый почали, – растерянно проговорил Крыс.

– Батюшки! – искренне поразился Кондратий. – Кто же теперь генсек?

– Нет уж давно генсеков. Президент у власти. В России капитализм. Я вот даже сам некоторым образом коммерсант.

Козлов гыкнул и зашевелил бровями.

– Контра, значит. При Александре так было и при Николашке Кровавом. Вешали потом всех без разбора.

Козлов прилег, накрывшись овчиною. Корсунского же положил в ногах, но тот еще долго лежал, моргая глазами, почесывая лапой брюшко и обдумывая свое приключение.

Строить план побега, чтобы оказаться во враждебном мире, он не хотел и не мог. Без опыта выживания на воле его бы рано или поздно подстерегли бдительные московские коты. А если даже и не коты, так крысоловы, разбрасывающие отраву и битое стекло.

Армия серых собратьев, построивших империю в глубинах метро, в подвалах, на свалках, вряд ли бы его, белого, приняла за своего. К тому же он привык быть лидером. Начинать карьеру, подниматься по ступенькам крысиной иерархии поздновато. Если уж люди идут к власти, шельмуя, мошенничая и предавая, оставляя за собой гору трупов, то какие же свирепые законы должны быть у крыс?

И тут ему в голову пришла ясная и простая мысль.

Люди ничего нового не придумали. И Чарльз Дарвин (тут прав чертов эсер Каляев, ох, как прав!) все предвидел. Однако учение его требует ревизии. Крысиная натура передается многим человеческим особям по наследству. Дарвин! А как об этом Габричевский не догадался?

Осторожно, чтобы не разбудить Козлова, Илья Борисович перевернулся на другой бок.

Скорее всего, крыс завезли на Землю пришельцы, а через тысячи лет из них выделилась высшая популяция. Поглощенные гордыней, люди, конечно, забыли о своем истинном происхождении. И вспоминают о предках, когда те перегрызают очередной кабель.

– Кабель, бугель, кегель… – засыпая, бормотал крыс. – И железо нипочем, и дерево, и бетон марки триста… Фр-р-р-р… Шрю-с-с-с… Ухтя-а-а…

Глава 9. ЗЕЛЕНЫЕ ДРУЗЬЯ ЧЕЛОВЕКА

Германская Империя, предместье Мюнхена, 1910 год

Предвестниками перемен стали сны.

С Максимом и раньше такое было, когда его будил кашель жены. Он зажигал лампу, искал микстуру, поил ее с ложки. Старался не смотреть в запавшие под лоб глаза Тани, на ее лиловые губы, не ловить ее измученный взгляд.

В этих снах люди жили без царя, в тотальной прямоте улиц, в домах, напоминающих ящики из-под мыла.

Он бы отправился в то отдаленное время, но боялся разочарований всем существом постояльца XIX века.

В будущем он был все тот же Ландо, и звали его так же, Максим Павлович, однако жил он в неизвестном городе, по улицам которого носились плоские, похожие на футляры от очков, автомобили.

Там у него была квартира, оснащенная фантастическими приборами. Вроде ящика с экраном, через который можно было смотреть синематограф. Или электрического шкафа, где еда замораживалась. Или вроде странной печки, где она, напротив, разогревалась без огня.

Там он имел другую профессию, не изобретателя, как теперь, а строителя. Причем в обязанности его входило не возводить, а сносить старые дома.

Разрушение производилось с помощью машин на гусеницах, ковшей, подвесных гирь и ножей, укрепленных впереди трактора, а также взрывчатки.

Максим ломал. То деревянные бараки. То конторы, наспех сложенные из кирпича, то особняки с намеком на готику. То лишние заборы и трубы.

Поэтому он знал, что всякое строение, даже самое ничтожное, имеет свой норов, и порой так сопротивляется гибели, что готово отомстить. Едва зазеваешься, получишь балкой по башке.

Иную кладку, сложенную хитрым способом, с добавлением, например, яичных белков, ни киркой не возьмешь, ни ломом, искры летят. Только взрывчаткой.