Террор

– Я еще раз прошу прощения, доктор. Но мне необходимо сказать кому-нибудь, как глубоко я раскаиваюсь, что предал капитана Крозье, который всегда был добр ко мне, и позволил мистеру Хикки захватить вас в плен. Я искренне раскаиваюсь и безумно сожалею о случившемся.

Я лежал молча, не произнося ни слова, никак не откликаясь на слова мальчика.

– С самого дня гибели Джона… в смысле лейтенанта Ирвинга, моего близкого друга еще по артиллерийскому училищу, – упорно продолжал Ходжсон, – я не сомневался, что убийство совершил помощник конопатчика Хикки, и испытывал перед ним ужас.

– Почему же вы примкнули к мистеру Хикки, если считали его таким чудовищем? – прошептал я в темноте.

– Я… боялся. Я хотел быть на его стороне именно потому, что он такой страшный человек, – прошептал Ходжсон.

А потом мальчик расплакался.

– Как вам не стыдно, – сказал я.

Но я обнял плачущего мальчика и похлопывал по спине, пока он не уснул.

На следующее утро мистер Хикки собрал всех и приказал Магнусу Мэнсону поставить лейтенанта Ходжсона на колени перед ним. Сам же помощник конопатчика, размахивая пистолетом, объявил, что он, мистер Хикки, не намерен терпеть бездельников в своей команде, и еще раз объяснил, что все добросовестные люди будут сытно питаться и останутся в живых, в то время как все лодыри умрут.

Потом он приставил длинный ствол пистолета к затылку Джорджа Ходжсона и вышиб ему мозги.

Я должен сказать, что перед смертью мальчик держался мужественно. Все то утро он не выказывал ни малейшего страха. Последнее, что он сказал перед выстрелом, было: «Пошел к черту».

Мне бы хотелось встретить смерть столь же мужественно. Но я точно знаю, что у меня так не получится.

Со смертью лейтенанта Ходжсона спектакль мистера Хикки не закончился; не закончился он и после того, как Магнус Мэнсон раздел мальчика донага и оставил труп лежать за земле перед собравшимися мужчинами.

От этого зрелища сердце у меня мучительно сжалось. Как медик, должен сказать, что я даже не представлял, что человек, еще совсем недавно живой, может быть таким худым, каким был бедный Ходжсон. От рук у него остались одни только кости, обтянутые кожей. Ребра и грудина выступали так сильно, что грозили прорвать кожу. И все тело бедного мальчика было сплошь покрыто синяками и кровоподтеками.

Тем не менее мистер Хикки велел мне выйти вперед, вручил мне большие ножницы и попросил приступить к вскрытию тела лейтенанта прямо перед собравшимися мужчинами.

Я отказался.

Мистер Хикки любезным голосом повторил просьбу.

Я снова отказался.

Тогда мистер Хикки приказал мистеру Мэнсону забрать у меня ножницы и раздеть меня догола, как лежащий у наших ног труп.

Когда с меня сорвали всю одежду, мистер Хикки прошелся передо мной взад-вперед и указал пальцем на отдельные части моего голого тела. Мистер Мэнсон стоял рядом, с ножницами в руке.

– В нашем братстве нет места бездельникам, увиливающим от своих обязанностей, – сказал мистер Хикки. – И хотя мы нуждаемся во враче – ибо я намерен заботиться о драгоценном здоровье своих людей, всех до единого, – он должен понести наказание, если отказывается служить нашему общему благу. Сегодня он отказался дважды. В знак нашего недовольства мы отрежем два каких-нибудь несущественных отростка.

И мистер Хикки принялся тыкать стволом пистолета в различные части моего тела: пальцы, нос, пенис, яички, уши.

Потом он взял мою руку.

– Пальцы необходимы врачу, если он собирается быть нам полезным, – театрально провозгласил он и рассмеялся. – Их мы оставим напоследок.

Почти все мужчины рассмеялись.

– Однако ему не нужны ни яйца, ни член, – сказал мистер Хикки, тыча в вышеупомянутые органы очень холодным стволом пистолета.

Мужчины снова рассмеялись. Похоже, они с великим нетерпением ждали дальнейших событий.

– Но сегодня мы милосердны, – сказал мистер Хикки.

Затем он приказал мистеру Мэнсону отрезать мне два пальца на ноге.

– Какие два, Корнелиус? – спросил здоровенный идиот.

– На твой выбор, Магнус, – ответил наш церемониймейстер.

Мужчины снова рассмеялись. Они были определенно разочарованы, что дело ограничится отрезанием всего-навсего пальцев, однако с нескрываемым удовольствием наблюдали за Магнусом Мэнсоном в роли вершителя судьбы моих фаланг. Винить их не приходится. Матросы в большинстве своем не имеют никакого образования и не любят людей образованных.

Мистер Мэнсон выбрал два моих больших пальца.

Зрители рассмеялись и зааплодировали.

Ножницы были быстро пущены в дело, и огромная физическая сила мистера Магнуса послужила к моему благу при ампутации.

Зрители снова засмеялись и выказали великий интерес к происходящему, когда мне принесли мою медицинскую сумку и я перетянул поврежденные артерии, остановил кровотечение, как сумел – чувствуя при этом страшную слабость, – и наложил повязку на раны.

Мистер Мэнсон получил распоряжение отнести меня в мою палатку; он ухаживал за мной заботливо, как мать за больным ребенком.