Террор

К середине июня, когда девяносто пять оставшихся в живых людей с трудом продвигались на восток вдоль южного берега мыса, почти все находились в состоянии крайнего истощения. Пока у достаточного количества мужчин оставались силы тащить чудовищно тяжелые сани с лодками и доверху нагруженные вельботы без саней, другие страдальцы могли какое-то время ехать на повозках, отчасти восстанавливая силы, и снова вставать в упряжь через несколько часов или дней отдыха. Но Блэнки знал: когда количество больных, неспособных тащить сани, возрастет, предпринятый в надежде на спасение поход закончится.

Сейчас же люди постоянно мучились столь нестерпимой жаждой, что останавливались у каждого ручейка, падали на четвереньки и лакали воду, точно собаки. Если бы не внезапная оттепель, знал Блэнки, они бы все умерли от обезвоживания организма еще три недели назад. Запасы горючего для спиртовок подошли к концу. Снег, который они жевали, в первый момент как будто утолял жажду, но на самом деле только отнимал последние силы и вызывал еще более мучительную жажду. Каждый раз, когда они волокли сани через ручьи – а ручьев и узких речушек становилось все больше изо дня в день, – все останавливались, чтобы наполнить фляги и мехи, которые теперь не нужно было нести за пазухой, чтобы вода не замерзла.

Но хотя смерть от жажды не грозила им в ближайшее время, Блэнки видел, что люди слабеют от сотни разных других причин. Жестокий голод брал свое, не давая изнеможденным мужчинам, свободным от ночного дежурства, уснуть в течение четырех часов сумерек, выделенных Крозье на сон.

Чтобы установить и снять голландские палатки – каковое нехитрое дело еще два месяца назад, в лагере «Террор», занимало у них всего двадцать минут, – теперь требовалось два часа утром и два часа вечером. И время это увеличивалось изо дня в день по мере того, как обмороженные пальцы у них распухали все сильнее и становились все более неловкими.

Мало кто сохранил полную ясность сознания, даже у Блэнки иногда туманилось в голове. Бо́льшую часть времени капитан Крозье производил впечатление человека с самым ясным умом среди них, но порой – когда он, очевидно, думал, что никто на него не смотрит, – Блэнки видел, как лицо капитана превращается в подобие бессмысленной посмертной маски, отмеченной печатью бесконечной усталости.

Матросы, которые в ревущей тьме развязывали замысловатые узлы на тросах такелажных снастей у самого конца колеблющегося рея на высоте двух сотен футов над палубой штормовой ночью близ Магелланова пролива, теперь не могли при свете дня завязать шнурки на башмаках. Поскольку в радиусе трехсот миль не имелось никакой древесины – если не считать лодок, мачт и саней, которые они тащили с собой, искусственной ноги Блэнки да останков «Эребуса» и «Террора» почти в сотне миль к северу от них – и поскольку земля все еще оставалась мерзлой дюймом ниже поверхности, на каждой остановке мужчинам приходилось собирать кучи булыжников, чтобы придавливать края палаток и закреплять растяжки, таким образом принимая меры предосторожности против неизбежных ночных ветров.

На это тоже уходил не один час. Мужчины часто засыпали, стоя в тусклом свете полночного солнца с камнем в одной и другой руке. Иногда товарищи даже не трясли их за плечо, чтобы разбудить.

Когда ближе к вечеру восемнадцатого июня – пока мужчины совершали второй за день переход с лодками – третья нога Блэнки сломалась, расколовшись прямо под кровоточащей культей, он воспринял это как знак.

Поскольку в тот день доктор Гудсир не нуждался в его помощи, Блэнки вернулся с мужчинами за второй партией лодок, и на обратном пути его деревянная ступня застряла между двумя неподвижными камнями, и деревяшка треснула под самым коленом. То, что линия разлома оказалась так высоко, и то, что он сохранил при этом необычное присутствие духа, Блэнки тоже воспринял как знак.

Он нашел поблизости подходящий валун, устроился на нем по возможности удобнее, достал трубку и набил ее последними крохами табака, которые берег уже несколько недель.

Когда матросы остановились спросить, что он делает, Блэнки ответил:

– Просто присел на минутку, полагаю. Чтобы культя отдохнула.

Когда сержант Тозер, в тот солнечный день возглавлявший группу прикрытия из нескольких морских пехотинцев, остановился, чтобы устало спросить, какого черта он тут расселся, если все продолжают путь, Блэнки сказал:

– Не обращайте внимания, Соломон. – Ему всегда нравилось раздражать тупого сержанта, называя его по имени. – Идите себе дальше со своими «красномундирниками» и оставьте меня в покое.

Получасом позже, когда сани с лодками уже удалились на несколько сотен ярдов к югу от него, пришел капитан Крозье с плотником мистером Хани.

– Что вы делаете, мистер Блэнки, черт возьми? – резко осведомился Крозье.

– Просто отдыхаю. Думаю, я могу переночевать здесь.

– Не глупите, – сказал Крозье. Он посмотрел на отломанную деревянную ногу и повернулся к плотнику. – Вы можете починить протез? Изготовить новый к завтрашнему вечеру, если мистер Блэнки поедет в одной из лодок тем временем?