Террор

– Должно быть. – Фицджеймс стянул зубами рукавицу, неловко развернул пергамент и начал читать: «Двадцать восьмое мая тысяча восемьсот сорок седьмого года. Корабли ее величества „Эребус“ и „Террор“ перезимовали во льдах на семидесяти градусах пяти минутах северной широты и девяноста восьми градусах двадцати трех минутах западной долготы. Зиму тысяча восемьсот сорок шестого – сорок седьмого года у острова Бичи на семидесяти четырех градусах сорока трех минутах и двадцати восьми секундах северной широты…» – Фицджеймс прервал чтение. – Постойте, это ж не так. Мы провели у Бичи зиму с сорок пятого на сорок шестой год, а не с сорок шестого на сорок седьмой.

– Записку продиктовал Грэму Гору сэр Джон перед тем, как Гор покинул корабль, – проскрипел Крозье. – Должно быть, сэр Джон тогда так же плохо соображал от усталости, как мы сейчас.

– Еще никто никогда не соображал от усталости так плохо, как мы сейчас, – сказал Фицджеймс. – Так, далее в записке говорится: «Экспедицией командует сэр Джон Франклин. Все в порядке».

Крозье не рассмеялся. И не расплакался. Он сказал:

– Грэм Гор положил сюда записку всего за неделю до того, как обитающее во льдах существо убило сэра Джона.

– И за день до того, как оно убило самого Грэма Гора, – сказал Фицджеймс. – «Все в порядке». Как будто речь идет о другой жизни, правда, Френсис? Вы помните время, когда любой из нас мог с чистой совестью написать такие слова? По краям листка остались поля – можете написать здесь, коли хотите.

Двое мужчин присели на корточки с подветренной стороны пирамиды. Температура воздуха упала, и поднялся ветер, но туман продолжал клубиться вокруг них, словно не подверженный воздействию мороза и ветра. Начинало темнеть. С северо-запада по-прежнему доносился грохот канонады.

Крозье подышал на маленькую карманную чернильницу, чтобы нагреть чернила, окунул в нее ручку, пробив тонкую корочку льда, вытер перо о свой обледенелый рукав и начал писать:

«25 апреля. Корабли ее величества „Террор“ и „Эребус“, затертые льдами с 12 сентября 1846 г., были покинуты 22 апреля в пяти лигах к северо-северо-западу отсюда. Офицеры и матросы, общим числом 105 человек, стали лагерем здесь – на 69°37′42″ с. ш. и 98°41′ з. д. Данная записка была найдена лейтенантом Ирвингом в пирамиде, предположительно построенной сэром Джеймсом Россом в 1831 г. и расположенной в четырех милях к северу от лагеря, куда была помещена покойным Гором в июне 1847 г. Однако пирамида Джеймса Росса не была найдена, и потому записка была перенесена сюда, в пирамиду, сооруженную сэром Дж. Россом…»

Крозье остановился. «Что я пишу, черт возьми?» Он прищурился и перечитал последние строчки. «…В пирамиде, предположительно построенной сэром Джеймсом Россом в 1831 г.»? «Однако пирамида сэра Джеймса Росса не была найдена»?

Крозье устало вздохнул. Джон Ирвинг, в далеком августе прошлого года отправлявшийся на остров к месту будущего лагеря с первой партией корабельного имущества с «Эребуса» и «Террора», получил приказ сразу после прибытия снова отыскать Виктори-Пойнт и пирамиду Росса, а потом устроить склад провианта и снаряжения для лагеря в нескольких милях к югу от нее, на берегу узкой бухты, защищенной от ветра. На самых первых, приблизительных картах местности Ирвинг отметил местоположение пирамиды неверно – в четырех милях от склада, а не в двух, как в действительности, – но они быстро обнаружили ошибку во время последующих санных походов на остров. Сейчас затуманенный от чудовищной усталости ум Крозье продолжал настаивать на том, что цилиндр с посланием Гора был перенесен из какой-то мнимой пирамиды Джеймса Росса в эту настоящую пирамиду Джеймса Росса.

Крозье потряс головой и взглянул на Фицджеймса, но второй капитан сидел на снегу, положив руки на подтянутые к груди колени, а на руки опустив голову. Он тихо похрапывал.

Взяв листок бумаги, ручку и крохотную чернильницу в одну руку, другой рукой Крозье зачерпнул пригоршню снега и протер лицо, сморщившись и часто заморгав от обжигающего холода.

«Сосредоточься, Френсис. Бога ради, сосредоточься». Он безумно жалел, что у него нет другого листка бумаги, чтобы начать записку заново. Глядя на мелкие каракули, тянувшиеся по полям листка – в середине уже заполненного набранными типографским шрифтом строками стандартного уведомления, гласящего: «ЛЮБОМУ, нашедшему данную бумагу, предписывается немедленно передать ее военно-морскому министру», ниже повторенного на французском, немецком, португальском и других языках, и каракулями Гора, – Крозье не узнал собственного почерка. Почерк был прыгающим, корявым, неразборчивым – словно писал либо до смерти напуганный, либо окоченевший от холода, либо умирающий человек.

«Это не имеет значения, – подумал он. – Все равно записку никто не прочитает, а если и прочитает, то спустя долгое время после нашей смерти. Это не имеет ровным счетом никакого значения. Сэр Джон всегда понимал это – вот почему он не оставил ни одного послания на Бичи. Он с самого начала знал…»

Он макнул перо в быстро замерзающие чернила и снова начал писать: