Территория Альфы

Наша дочка родилась раньше времени, на седьмом месяце беременности. Вышло так, что я не провожал жену в роддом и не встречал с новорождённой. Всё сложилось не так, как мы хотели. И нам с этим надо было справиться.

Тамаре уже через два месяца пришлось включиться в жизнь и заниматься ребёнком. А я ещё полгода, по пояс в гипсе, просуществовал дома. И был работоспособен настолько, насколько это возможно.

Любовь при таких обстоятельствах хиреет. И мы с Тамарой не исключение.

* * *

Дочка, к счастью, родилась здоровой. С самого появления на свет эта девочка оказалась именно такой, каким желаешь видеть своего ребёнка. Её поступки, слёзы, обиды, просьбы, решения никогда не вызывали неловкости, потому что за каждым действием считывалось пространство. Она не была плоской и потому никогда не была укором своим родителям. Рядом с нею мы всегда получали больше, чем ожидали.

Я никогда не страдал отцовской слепотой, всегда видел границы возможностей дочери и никогда не говорил ей о том, что всё на свете ей по силам. Но она состоялась уже при рождении.

Её присутствие в этом мире с самого начала сопровождалось восторгом окружающих. Она не напрягала. Но всегда была заметной. Друзья, у которых подрастали сыновья примерно её возраста, в шутку называли нашу девочку своей невесткой. В этом я видел особое благосклонное отношение к ней.

В общем, была нарасхват. И уже избалована этим обстоятельством.

Как-то ночью она разбудила нас с Тамарой. Стояла заплаканная.

– Что случилось, детка? – Тамара обняла её.

– Мне приснился кошмар.

– Какой?

– Я хотела выйти замуж, но папа не разрешил.

– Какой замуж? Тебе всего четыре года? – что я мог на это ответить.

– Но я же невеста! А ты не разрешил, – она закрыла глаза ладошками и заплакала.

– Нет, но просто рано ещё тебе замуж. Потому, наверное, и не разрешил.

– Но так надо было… Так надо… А ты…

Тамара успокоила её, объяснила, что это только сон. И они взяли с меня слово, что я так поступать никогда не буду. Других вариантов успокоить ребёнка не нашлось.

И я пообещал, что и на самом деле так поступать не буду.

Тоненькая, длинная, худая, с копной рыжеватых, как у моей матери, волос – она была похожа на Маугли. Только на его городскую версию.

Она была самостоятельной и своенравной. Но эти черты характера использовала, чтобы узнать, как устроен мир. И крайне редко – чтобы заставить его крутиться вокруг себя.

Мне нравилась эта её особенность. Я был другим.

Сам я вырос в обычной семье. Папа – геолог. Мама – преподаватель английского языка. Учителя иностранных языков, чаще всего, отличались от учителей других предметов: географии, математики или истории.

«Иностранцы» кроме того, что знали другой язык, как приложение к нему знали и другую культуру. А это, «другое», по определению, было и современнее, и моднее.

И что странно – мы этого не знали по-настоящему, но думали, что это именно так – лучше. Всё иностранное заведомо было лучше.

Я, сын «иностранки», понимал, что специальность моей матери оставила свой отпечаток на нас, её детях. Мы с моим старшим братом были воспитаны словесными примерами того, как должно быть. И пусть подобное не происходило с нами в нашей реальности – здесь и сейчас, но мы всегда знали, что там, где-то там далеко, всё происходило идеалистически. И к этому необходимо было стремиться. Мы получили лошадиную дозу идеализма.

А наш отец, он вырос с нуля до уважаемой должности, и мы с братом, по сути, повторяли его судьбу. Мы были подготовлены к тому, что должны менять мир своей деятельностью; менять, а не примиряться с ним.

Табу, усвоенное ребёнком в детстве, – его спасательный круг. Не потому, что в юности защитит от ошибок, а потому, что молодости свойственно всё разрушать.

И если не создана защитная стена из нравственных и моральных принципов, которую молодое существо захочет разрушить и исследовать свою собственную силу, тогда препятствием может стать всё, что угодно. Всё то, что вызовет раздражение, волнение или первую неудачу.

Дочь никогда не выпадала из моего поля зрения. Я наблюдал, как её детская упёртость воплощалась в способность иметь независимое мнение.

Сначала было суждение, независимое от меня, – и для меня это было болезненно. Но постепенно у неё появилось мнение, независимое в целом.

– Мама говорит, что ты даёшь носить подруге свои дорогие вещи.

– Мм-да…

– Мама же запретила тебе это делать.

– Ну да…

– Так в чём дело?

– Ну, дело в том, что так пока надо.

– Кому?

– Мне и Свете.

– Света – это подруга?

– Да.

– А почему надо?

– Ну… это такой эксперимент.

– Над кем, над мамой?

– Нет, конечно.

– Тогда кого и над кем?

– Понимаешь, папа, мы со Светой подруги. А у неё нет такой одежды, как у меня. Ну ты понимаешь?

– Понимаю. И что дальше?

– Так вот. Мы дружим. А она очень стесняется того, что такая.

– Какая такая?

– Ну бедная, что ли.

– Ну… и?..

– И мы решили, чтобы между нами не было о-о-чень большой разницы… В общем, ты понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Мы решили, что она иногда будет в моей одежде ходить. Это нас сблизит.

– А в её одежде ты ходить не пробовала?

– Нет, мы же не можем радоваться худшему. А лучшему – можем.