Читаем Terra Nipponica полностью

Поэтому задача садовника – создать именно такое замкнутое пространство, которое репрезентировало бы идеальные представления о среде обитания и вбирало бы в себя весь годовой природный цикл. В таком саду выявляется идея изменчивости природного мира под влиянием четырех времен года, т. е. циклического времени. В таком саду контролируемая садовником изменчивость является чаемой нормой. При этом в качестве окончательного идеала выступает пространство, в котором четыре времени года явлены разом.

Средневековый «растительный сад» мало связан с государством и сопутствующей державной образностью, в нем больше выявлены личностные мотивы человека, который осуществляет коммуникацию с высшими силами, не прибегая к помощи государственных структур. В этом отношении он изоморфен общему модусу жизни, в котором личности, ее нуждам, потребностям, интересам, переживаниям и вкусам уделяется намного большее место по сравнению с тем временем, когда было сильно централизованное государство. Автор «Сакутэйки» настаивал на том, что при устройстве сада вкусовые предпочтения садовника играют подчиненную роль. Однако теперь Ёсида Канэёси (Кэнко-хоси) пишет уже о том, что дом и сад являются проявлением вкуса владельца. «Дом человечий должен быть удобен и устроен по сердцу. Пусть этот дом лишь временное пристанище, но и оно требует вкуса. Там, где в спокойствии пребывает человек благородный и тонкий, даже луч луны, проникающий в его жилище, по-особому ярок. Пусть этот дом будет устроен не на нынешний изощренный лад, все равно он чудесен. Состарившиеся деревья, растущая по своей прихоти и нетронутая человеком трава, ладно сработанные веранда и изгородь, разбросанные тут и там вещи – все это навевает незамутненные мысли о временах бывших. Когда же в доме на славу потрудились плотники и столяры, когда в нем на каждом шагу попадается чудная, диковинная китайская и японская утварь, когда деревья и травы растут не сами собой, а по человечьему умыслу, тогда глазам становится тяжко и больно. И что же – жить здесь всегда? Посмотришь и скажешь: а ведь все это рассеется вместе с дымом времен, в мгновение ока… Дом много скажет о его владельце»[329].

Судьба хозяина и судьба сада находятся в неразрывной связи. Во времена человеческого процветания цветет и сад. Или же сад бывает явлен человеку в последовательности четырех времен года. В предельном случае четыре времени года можно увидеть разом. Когда же хозяина постигают неудачи, ему открывается только одно время года. Как правило, это осень. Для аристократов это не столько пора сбора урожая, сколько время для выявления печального начала в жизни. «Покосилась изгородь, сплетенная из сучьев, и сад утопал в росе обильной, как на безлюдных равнинах; уныло стрекотали цикады, как будто знали, что их пора миновала, и эти грустные звуки наводили печаль на душу. Все длиннее становились ночи, а государыне по-прежнему все не спалось; осеннее увядание еще сильнее омрачало душу, и не было ей покоя, и мнилось – нет больше сил терпеть сердечную муку»[330].

Отсутствие хозяина неминуемо превращает сад в место дикое и пугающее. «В давние времена тюнагон Кёэ, монах из Нары, выстроил себе здесь жилище. Уже много лет пустовала полуразрушенная обитель. Сад зарос высокой травою, кровля густо заросла синобу – травой воспоминаний». Но и те элементы пейзажа, которые не подверглись деградации, тоже требуют присутствия человека, его взора, только он сообщает этим элементам полноценное существование. «Цветы по-прежнему цвели и благоухали, но никто не наслаждался их красотою, луна по-прежнему проливала свой свет, но никто не коротал ночи, любуясь ее сиянием…»[331] Иными словами, природа и сад обретают смысл только в присутствии человека – в тот момент, когда они открыты его взору.

Ухоженный сад радует взор, отражает благополучие хозяев. Покинуть такое чудесное место все равно что эмигрировать в другую страну, и потому вынужденный отъезд – это прощание в первую очередь с садом. «Все вокруг навевало печаль. Не ведали Тайра, когда суждено им вновь вернуться сюда, и грустным взором глядели на многочисленные строения, воздвигнутые покойным правителем-иноком, – вот дворец на холме, где весной любовались цветением сакуры, вот дворец у залива, где осенней порой наслаждались лунным сиянием. Дворец "Под сенью сосны", двухъярусный терем с решетчатыми террасами, Дворец "Тростниковая кровля", беседка над прудом, павильон у конского ристалища и другой павильон для любования свежевыпавшим снегом…»[332]

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология