Terra Nipponica

В японской культуре момент начала, зарождения обладал высочайшей бытийной ценностью, что было обусловлено живым состоянием синтоистского мифа. Момент начала воспринимался как определяющий для всего будущего развития, внушал оптимизм, служил гарантией того, что любые трудности могут быть преодолены. Размышления о Японии и ее территории подтверждают это заключение. В 1332 г. монах Дзихэн уподобил буддизм (его историю) дереву. Семя, из которого оно выросло, было посажено в Японии. Его ветви и листья – это Китай. Цветы и плоды – Индия. Опав, они возвратились к корням, т. е. в Японию. Развивая это положение, Ёсида (Урабэ) Канэтомо (1435–1511) со ссылкой на принца Сётоку-тайси утверждал: индийский буддизм – это цветы и плоды мира, конфуцианство – его ветви и листья, а синто – корни и основа, из которого и произрастает многообразие мира[280]. Таким образом, Дзихэн и Канэтомо подчеркивали хронологическое первенство Японии и утверждали, что основы буддизма произрасли на японской почве. Несмотря на разницу в подходах между Нитирэном и Канэтомо, оба они отводили Японии главную роль в своей картине мира. Оба они рассматривали территорию Японии как идеальное место для проведения соответствующих их воззрениям ритуалов, которые служат основой процветания страны.

Первое именование Японии «страной богов» («божественной страной», синкоку) встречается еще в «Нихон сёки»[281]. Однако впоследствии такое именование на какое-то время почти исчезает из письменного оборота. Разумеется, моления синтоистским божествам продолжались, но эти моления являлись частью магической стратегии государства, в которую входили и буддизм, и даосско-конфуцианский комплекс. Поэтому с тем же самым основанием Японию можно было назвать и страной буддийской, и страной Конфуция. Однако именно синтоистский миф служил главным средством легитимации власти, имевшей аристократическую природу. До тех пор пока власть реально принадлежала аристократам из Хэйана, определение страны (или же двора) как божественной встречается не столь часто, поскольку это подразумевалось по умолчанию.

Настоящая актуализация концепции «синкоку» наступает в период Камакура, когда это понятие достаточно часто встречается и в дневниках аристократов, и в их стихах, и в других произведениях. Это связано по меньшей мере с двумя обстоятельствами.

Во-первых, утрачивающая свои позиции родовая аристократия пытается обосновать несправедливость такого положения и ищет аргументы в пользу того, что именно аристократы, а вовсе не самураи являются непосредственными потомками синтоистских божеств, что и дает им право на власть. А это приводит к оживлению мифа и к актуализации понятия «божественная страна». Не случайно поэтому, что в императорских антологиях появляется специальный раздел, в который помещались песни синтоистского содержания («дзингика»). Первой антологией, где появился такой раздел, стала «Сэндзай вакасю», составленная в 1187 г. (при этом следует иметь в виду, что в антологии появляется и раздел «буддийских стихов», так что дело не только в повышении статуса синто, но и в функциональном «разведении» этих двух религий). В это время получают распространение и поэтические сборища, проводимые в святилищах.

Во-вторых, в 1274 и 1281 гг. в Японию вторгаются монголы. Обе экспедиции были успешно отбиты, что приписали покровительству божеств («божественному ветру», который разметал монгольский флот). То, что помощь в обороне Японии была приписана именно синтоистским божествам, вряд ли может считаться культурной случайностью. Эти божества были связаны с японской землей в гораздо большей степени, чем будды и бодхисаттвы. Наднациональные божества буддийского пантеона помогали личному спасению, синтоистские же создали эту землю (страну) и защищали ее. Эта защитная функция была явлена в них в полной мере. Недаром считалось, что одна из обязанностей синтоистских божеств состоит в защите будд и бодхисаттв на территории Японии. Успех в борьбе с монгольским нашествием, несомненно, способствовал подъему авторитета синтоистских божеств.