В отличие от более поздних средневековых садов, которые подверглись сильнейшему буддийскому влиянию и осмыслению, в древней Японии сад имел почти исключительно китайские натурфилософские коннотации. Показательно, что в саду Синсэнъэн проходят дискуссии вовсе не на буддийские темы. В качестве составной части ритуала почитания Конфуция там в присутствии императора обсуждают «Весны и осени» и книги, посвященные церемониальности в их конфуцианском понимании («Чжоу-ли», «Лицзи» и др.)[210]. Что до буддийских священников, которых приглашал к себе император, то их мероприятия проходили обычно в дворцовых помещениях, сад как бы «не принимал» их за своих.
Тем не менее сад Синсэнъэн все-таки оказался связан и с буддизмом. Речь, правда, идет не о теологических дискуссиях, а о ритуальном воздействии на природу. В записи буддийской хроники XIV в. «Гэнко сякусё» за 824 г. (1-й год Тэнтё) сообщается: в разгар страшной засухи в саду было устроено своеобразное состязание по вызыванию дождя между монахами Кукаем из Восточного храма (Тодзи) и Сюбином из Западного храма (Сайдзи). Моления Кукая оказались более успешными, пролился дождь. Сад располагался рядом с Восточным храмом, и после описанного случая моления о вызывании дождя стали часто проводить в Синсэнъэн. Стихи, сочиненные в саду, воспевали идеальную и упорядоченную природу. Поэтому и выбор сада как места для проведения молений о приведении природы в такое состояние не может считаться случайностью. В 863 г. в саду Синсэнъэн был впервые проведен буддийский ритуал избавления от болезней (горёэ), который затем проводился там с завидной регулярностью.
Имеется достаточно много свидетельств (как письменных, так и археологических) о существовании в Нара и Хэйан частных садов в усадьбах. Эти сады были необходимым элементом среды частного обитания. Разумеется, они были намного меньше по размеру, чем сады императорские, но тем не менее обладали похожими функциями: оберегали хозяина, продлевали жизнь, очищали, структурировали социум. Известно, что в таких садах содержали журавля – птицу, на спине которой путешествуют бессмертные даосы. На пирах пили вино и слушали игру на кото, т. е. предавались занятиям, которые те особенно любили. В усадьбе принца Нагая (684–728) имелся пруд, на территории усадьбы обнаружены мокканы (деревянные таблички, которые использовали для нанесения надписей), из которых явствует, что в усадьбе содержали журавлей, изготавливали кото[211].
Жизненное пространство аристократа моделировалось таким образом, чтобы оно как можно больше походило на условия жизни отшельника-даоса, который пребывает среди гор и вод, делящихся с ним своей энергетикой. Кроме того, в саду произрастали растения, дарующие долголетие (в первую очередь это сосна и хризантема). Придворные, как правило, были слишком заняты служебными и личными делами, чтобы в действительности уходить в горы. Однако идеал жизни на природе (хотя бы и в старости) все равно присутствовал в их сознании. Хроники неоднократно сообщают о прошениях об отставках, в которых чиновники высказывают пожелания провести остаток дней среди «гор и потоков», однако в реальности это удавалось далеко не всем. Поэтому они создавали сады, которые представляли собой модель тех природных условий, которые удовлетворили бы самого взыскательного даоса.
В стихотворении, сочиненном во время осеннего пира в усадьбе принца Нагая по случаю возвращения на родину послов из Силла, сад принца прямо уподобляется обиталищу бессмертных даосов («Кайфусо», № 90).
Таким образом, искусственно воссозданные в саду принца природные условия настолько хороши, что автор отрицает необходимость переселения куда-нибудь еще. В самом деле: в саду принца есть и очищающая роса, и продлевающие жизнь хризантемы с сосной. Их употребление с помощью взгляда позволяет приблизиться к дракону и фениксу. Это почетно и само по себе, но, кроме того, эти создания служат надежной защитой от любых вредоносных влияний.