Сочинение стихов регулярно происходило во время пиров, устраиваемых государем. Во всяком обществе (и традиционное общество не является здесь исключением) пир (застолье) имеет огромное значение. Вряд ли подлежит сомнению, что традиция пира была представлена в Японии еще до того, как влияние китайской культуры стало столь видимым. Однако в VIII в. японские пиры уже, безусловно, находились под сильным китайским влиянием – японцы того времени были, несомненно, знакомы с той главой «Лицзи», которая посвящена пирам, устраиваемым императором.
В пирах, проводившихся при японском дворе, как правило, участвовали только мужчины (исключение составляют танцовщицы, но они не были полноправными участниками пира). Такие пиры проводили очень часто, они свидетельствовали о щедрости и гуманности государя, который воспринимался как «кормитель». Во время пиров каждый царедворец непременно благодарил государя за приглашение, т. е. устанавливались (подтверждались) отношения хозяин/ гость, государь/подданный. На одном из пиров, посвященных Новому году, подданные играли на кото (струнный инструмент) и пели: «Будем служить государю вот так же, как мы служим сейчас, в начале нового года!» На другом пиру была предложена тема для сочинения стихов «Прислуживая государю во время пира»[142]. На пирах могли объявляться указы о присвоении рангов. В конце пира государь обязательно оделял придворных подарками в соответствии с их рангами. Пиры с их непременными возлияниями, служившими эффектным и эффективным средством для «склеивания» элиты, занимали настолько большое место в системе ценностей, что в официальных некрологах придворных весьма часто упоминается, какое воздействие на них производил алкоголь.
В предисловии к китаеязычной антологии «Кайфусо» (751 г.) восхваляется правление императора Тэнти (626–671, на троне 668–771): «Дворец его был пышен и наполнен светом, страна пребывала в мире и процветала, в правлении господствовало недеяние, у придворных появилось праздное время. Государь приглашал к себе знатоков литературы, и они предавались развлечениям на пирах. Государь и сам слагал стихи, а его мудрые подданные преподносили ему восхваляющие его стихи. И таких великолепных стихов было великое множество». В антологии действительно содержится несколько стихотворений, напрямую восхваляющих императоров. Однако стихов, воспевающих природу, там намного больше (из 116 стихотворений «Кайфусо» по меньшей мере 80 имеют четкую сезонно-природную привязку)[143]. Когда же правителя превозносят, то обычно при этом задействовано и описание природы. Приведем стихотворение Косэ-но Асоми Таясу, сложенное им по приказу императора в государевом («запретном») саду во время пира («Кайфусо», № 19).
Нетрудно увидеть, что в этом стихотворении отражена не конкретная природная ситуация и не конкретный пейзаж. Горы и воды имеют здесь обобщенный смысл, они – проявление космических начал Ян и Инь, влиянию которых подвержено все сущее. Соотнесение воды с мудростью, а гор с человеколюбием восходит к «Луньюй» (VI-23). Там сказано: «Мудрый наслаждается водой, человеколюбивый наслаждается горами. Мудрый [пребывает] в движении, человеколюбивый [пребывает] в покое. Мудрый – счастливый, а человеколюбивый – долгожитель»[145]. В данном поэтическом случае мудрость и человеколюбие приписываются императору.
В предисловии к «Кайфусо» государь описывается с помощью категории «добродетельность» (току, кит. дэ). В контексте антологии добродетельность связана с «недеянием» – важнейшим понятием, которое характеризует идеальное правление. Государь покойно пребывает на троне, а сила его добродетельности такова, что ее влияние достигает государственных границ, благодаря чему хорошие дела в стране творятся сами собой. Это касается дел не только людских, но и природных. Их мерный ход является доказательством, что дела на подведомственной императору территории обстоят должным образом.