Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Таким образом, автор полностью повторяет логику, характерную для конфуцианских мыслителей эпохи Токугава: земля Японии хороша, а это автоматически приводит к прекрасному государственному устройству и формирует превосходные физические и моральные качества у народа. Одна из важнейших характеристик этой страны – это то, что она никогда не была завоевана иноземцами. Считалось, что это попросту невозможно в силу божественности японской земли. Поэтому, начиная войны новейшего времени (против Китая, России, Германии или стран будущей коалиции во время Второй мировой войны), Япония никогда не уделяла сколько-то существенного внимания вопросам обороны. По умолчанию предполагалось, что до обороны архипелага дело дойти не может. Такая позиция обычно квалифицируется историками как недальновидная или авантюристическая, но это только часть истины. Позиция правящих кругов в этом отношении была, в сущности, очень похожа на официальную идеологию сёгуната Токугава, полагавшего, что превосходное географическое («придуманное» божествами) положение Японии является абсолютной гарантией против вторжения иноземцев. Иными словами, и в первой половине XX в. мы имеем дело с разновидностью географического детерминизма.

Модель империи: публичный сад

Традиционная японская культура была слабо приспособлена для новой концепции развертывающегося пространства. Она уделяла первостепенное внимание малому, теперь же в ходу были большие проекты, требующие большого пространства. Прославленные в стихах и живописи «знаменитые места» (мэйсё) отличались сравнительно скромными размерами и не могли удовлетворить потребности новейшего времени с его приверженностью концепции «развертывающегося пространства». Показательна судьба «трех знаменитых видов Японии». В конце эпохи Токугава к ним относили Мацусима, Амэ-но Хасидатэ и Ицукусима (Миядзима). Эти локусы были расположены на побережье, они были воспеты в стихах и прославлены в живописи. В школьных учебниках середины периода Мэйдзи они становились предметами для изучения, однако по мере пересмотра школьной программы им уделялось все меньше места, а в 1941 г. упоминания о них вообще исчезли со страниц учебников[506].

Происходило забвение и других знаменитых пейзажей прежнего времени. Вместо этого была предпринята масштабная попытка создания «новых мэйсё», которые отвечали бы потребностям нового пространственного мышления. В 1927 г. газеты «Осака майнити симбун», «Токё нитинити симбун» и Министерство железнодорожного транспорта устроили всеяпонский конкурс на определение «восьми лучших новых японских пейзажей». Голосование проводилось по почте, оргкомитет получил 93 млн открыток, что в полтора раза превышало население тогдашней Японии. В номинации участвовало восемь видов природных объектов: морское побережье, озеро, гора, река, ущелье, водопад, горячий источник, равнина. Японцам предлагалось отвлечься от традиции, позабыть прежние мэйсё и выбрать новые. Прежние мэйсё имели тенденцию концентрироваться в районах Киото и отчасти Токио, теперь же для новых мэйсё не существовало никаких региональных ограничений. Государство (а вместе с ним и общество) того времени стремилось к тому, чтобы важные для самоидентификации японцев природные объекты были более равномерно распределены по всей территории страны. И действительно, «восемь пейзажей» представляли восемь разных префектур: Коти, Аомори/Акита, Нагасаки, Аити, Нагано, Тотиги, Оита, Хоккайдо. Однако сила традиции оказалась все-таки сильнее: ни одна из всенародно выбранных достопримечательностей, которые никогда не становились предметом усиленного внимания со стороны стихотворцев (или художников) «классического» периода, не стала в сознании японцев символом страны. Все эти новые достопримечательности были быстро забыты. В значительной степени это было обусловлено тем, что «новые пейзажи» отличались грандиозностью, что не соответствовало традиционному эстетическому вкусу японцев, который отдает предпочтение «малым формам»[507]. Из достопримечательностей, которые отличались своим размером, только гора Фудзи – при усиленной поддержке пропагандистской машины – сумела превратиться в общенациональный символ. Но эта гора имела длительную историю бытования в японской культуре.

Попытка создания новых природных достопримечательностей потерпела провал. Гораздо больший успех имел проект по переформатированию концепции сада.

Реформы периода Мэйдзи проходили под знаком вестернизации. В своей частной жизни японская элита тоже не осталась в стороне от новых веяний. Ее представители в значительной степени отказались от символизма, присущего традиционному японскому саду. В усадьбах тогдашних богачей обычным было сосуществование японской и западной «половин». И если для официальных приемов использовались каменное строение и европейский сад (его непременными атрибутами являлись лужайка, клумбы, фонтан, скульптуры), то в повседневной жизни обычным было пребывание в традиционном деревянном доме, с которым соседствовал небольшой садик японского типа.