Терновая крепость

— Будет, но только через часок. Видел, как я ее готовлю? Правда, горького перца я положил чуток меньше, чем надо было.

— Я люблю, дядя Матула, когда жжет во рту.

— Хорошо, — кивнул старик. — Потом попробуешь. А пока мы можем посидеть в прохладце, в шалаше.

Но Матула выразился не совсем точно, потому что под камышовой крышей тень, конечно, была, но прохлады никакой. Даже Серка, который вместе с людьми забрался в шалаш, высунул язык и принялся охотиться за нахальными мухами.

Солнце стояло в зените, и языки пламени исчезли в его ярком свете, только шипение воды в котелке да пар указывали на то, что костер прекрасно горит.

Но жизнь птичьего царства в полуденный зной не замерла, и Матула немного погодя указал на заросли камыша:

— Смотри. Вон у тополя цапля.

Точно огромная белоснежная пушинка плыла на горизонте. Затем цапля повернула и опустилась на болото.

Там ее гнездо, но птенцы уже выросли.

Вы их видели, дядя Матула?

— У нее трое птенцов. Сегодня мы не поспеем на них посмотреть, но в другой раз наглядимся вдоволь. Дома попроси двуглазку, а то, если мы подойдем ближе, они попрячутся в камыше.

— Бинокль? — догадался Дюла.

— Можно и так назвать. Он еще пригодится, потому как я хочу показать тебе еще и орла. Орла-белохвоста. К вечеру он садится на другой, старый, тополь и потом уж никуда не улетает. Сидит себе. Старик, бобыль. Сдается мне, пристрелили его подругу.

— А новую он не завел?

— Нет. Только одна у него и может быть, другой не обзаводится. Я помешаю немного в котелке.

Матула помешал уху осторожно, чтобы не раскрошить рыбу.

— Ты вечно тут как тут, — пожалуй, даже с одобрением сказал он не отстававшему от него Серке и ласково потрепал пса по морде. — Еще мать его мне служила, да и бабка тоже. Та была справная собака. Никогда не тявкала.

— А как же?

— Молча кусала. С того и начинала. Все обходили шалаш стороной, как огня ее боялись. Ведь в те годы еще таскались сюда разные людишки, а теперь при новых порядках и здесь все по-новому. Теперь и такая собака сгодится.

Серка при слове «собака» завилял хвостом.

Дюла слегка повел плечами под пропитанной потом рубашкой.

— Кажется, я капельку обгорел.

— Капельку? — покачал головой Матула. — Вечером хорошо бы тебе помазаться. У Нанчи найдется какое-нибудь подходящее масло. Надо было поостеречься. Умный человек на чужой беде учится. Но ты еще не человек, а малявка.

Наш Плотовщик немного подумал над словами старика и сделал вывод, что, по мнению Матулы, он не умный и не человек, значит, вообще не поймешь что. Да, но на старика нельзя было обижаться, потому что он благожелательно высказал то, что думал — правду, и его мысли не имели ничего общего с фантастическими плотами и воображаемыми карпами.

Матула вынес из шалаша две миски и алюминиевые ложки. Собака возбужденно вскочила.

— На место! — сурово приказал старик. — Не люблю, когда ты крутишься под ногами.

Серка печально побрел к цепи и, вздыхая, улегся, но не сводил глаз с чудесного котелка.

Матула налил ухи Дюле, потом себе.

— Дай немного поостыть. Если не острая, я еще поперчу.

Но Плотовщик нашел уху достаточно острой, даже слишком, однако не подал виду.

— Вкусная?

— Замечательная, дядя Матула, — глотнул воздуха Дюла, который слегка осип от ухи, обжигавшей красным перцем.

— Поешь еще этого, длинненького. — Матула дал мальчику зеленый стручок. — Какой вкусный!

— Нет, нет, — испугался Дюла, — и так остро.

— Хлипкий ты парень, — улыбнулся старик. — А я люблю, чтобы прожгло до корней волос.

Но горло нашего Плотовщика достаточно обожгло, а потом он перешел к рыбе, которая оказалась нежной и мягкой, как масло; после нее рот и пищевод уже не так жгло.

Они продолжали есть молча; Матула промолчал даже тогда, когда к ним осторожно подкрался Серка. Потом пес подобрал все остатки — рыбью кость здесь, хребет там, — но и он нашел, что перца переложили, потому что долго тер об траву горевшую пасть.

— Жжет, — сказал Матула, и Серка с ним от души согласился. Старик достал подаренную ему сигару.

— А ты не подымишь?

— Нет, спасибо, — отказался Дюла. — Сейчас уж нет. Спать охота, — прибавил он, что было сущей правдой.

— Ну, иди ложись. Там в углу сено. Нет постели мягче, чем сенник.

Некоторое время Дюла еще наблюдал за витками табачного дыма, потом его сморил сон, но спалось ему Плохо, Плотовщику снилось, что спину ему прижигают раскаленным железом, а потом капают расплавленный свинец на мочку уха. Тут он проснулся, схватился за ухо, и пальцы его оказались в крови: он раздавил толстобрюхого комара.

— Что это?

— Был комар. Кое-какие сюда залетают, но меня они не трогают. Черт его знает, наверно, старая у меня кровь, — предположил Матула. — Ну, как выспался?

— Я же…

— Целых два часа спал, только все ерзал. Надо поторапливаться, пусть-ка поскорей Нанчи тебя намажет. Без этого не обойтись. Мы все тут оставим, только мешок тащи домой.

Лайошу Дюле не хотелось идти домой. Не хотелось ни лежать, ни вставать. Сандалии немилосердно натирали ноги, и он еле тащился.

— Спадает наконец жара, — заметил Матула, а Плотовщик подумал, что жарче бывает только в аду.