Терешкова летит на Марс

Я не смогла дозвониться и поэтому пишу по мылу: очень хочется сообщить срочно. Я позвонила лечащему врачу (спасибо, кстати, за номер). Слава богу, все не настолько серьезно, как им показалось на первом обследовании, но все равно серьезно. Мама остается в стационаре, и может быть, ей придется хотя бы на время уйти из школы.

В общем, Паша, я решила вернуться. Уже в первых числах апреля меня можно будет встречать, а особые герои могут даже сделать это в Москве:) Только не отговаривай… да и поздно: я уже оформляю отчисление. Дело, как ты понимаешь, не только в маме. Я переоценила свои силы, у меня тут не пошло. И я очень виновата перед мамой и перед тобой. Нельзя так бросать людей, поэтому ничего и не складывается. Жалко, что я поняла это только сейчас.

Спасибо, что ты ждал меня все эти сраные четыре месяца. Теперь-то мы будем вместе.

Н.

В Питтсбурге 06:20 pm, 51°F.

В простудной, жирной темноте жидкокристаллический монитор бил в глаза слишком ярким и яростным квадратом, каждая буква, оглушительно четкая, впечатывалась в самый мозг. Паша тер глаза, которые ему самому теперь казались кроличьими. Шел восьмой час утра. Свет в офисе решил не включать, и проспект под окном тек мутноватым, чуть заторможенным потоком.

Он почему-то не заходил домой. Весь остаток ночи шатался по хрусткому городу, пытаясь понять, как же все так получилось, и понимал только то, что во всех играх они зашли слишком далеко.

Судьба Данилы так и неизвестна, а на мобильнике его шли гудки, вежливым двуязычием пресекаемые. Олю, заплаканную, посадил в такси, она назвала водителю Красный Ключ, и неизвестно, чем ее там встретят. «И это все из-за него», — проговаривал мысленно Павел с ледяной четкостью, наблюдая, как Максим — узнал его еще по голосу в коридоре, а теперь по силуэту в ребристо застекленной двери, — удивленно возится с замком, потом заходит, включает свет.

Шеф чуть не вскрикнул.

— Ты чего тут… в такую рань! И в темноте!

Шлепнул газеты, с «Советским спортом» поверх, брякнул ключи от машины: этому шику Максим не изменял никогда и ни в каком настроении, да он и не выдавал настроения.

Пронзительный северный рассвет, когда виновника торжества долго-долго не видно за чуть подрумяненными облаками и все вокруг набухает серым. Фонари продолжают светить: белым-бело-лунные ночью, теперь они сами как во сне, как зачарованные. На фасадах домов столбы воспаленных кухонь. Кто-то просыпается под цепной грохот будильника, лежит и слушает, как надрывается лифт. В хрущевках нет лифта. Там каторжно топочут под дверьми.

Радостным утро бывает позже. Не сейчас.

Позвонил-таки Даниле. Опять недоступен. Пытался ответить на письмо Наташи. Мозги не работали. Получалась дурная вежливая размазня: конечно, конечно, в Москве, а может, все-таки не стоило, конечно, конечно.

— Нас явно заказали конкуренты, — вдруг сказал Максим. — Только кто? Понять не могу. На маршруте летает пять компаний, но так-то ни на кого не похоже, как-то по-детски все…

Паша, погруженный в свои мысли, и не обращал внимания, что шеф все утро с кем-то перезванивается.

— А что случилось?

— Да вроде прошла неточная информация, что какие-то пацаны клеили ночью бумажки, видимо, те же, что в «Железнодорожнике». Надо проверить. Не знаю, муть какая-то.

Странно, но Паша не почувствовал ничего особенного. Не то что — как шпион в кино — бровью не повел. А просто с удивлением вслушался в свою пустыню. И только по законам жанра переспросил:

— Бумажки?..

— Да. Ничего, мы во всем этом детально разберемся: кто, что… А то какой-то непрекращающийся балаган. Кто за этим стоит?

Паша эхом на что-то откликнулся. Трогал клавиши. Смотрел за стекло, где в небе разлилась утренняя яичница, солнце каталось в окнах домов и нигде. В половине одиннадцатого позвонил Игорь. Голос сосредоточенный. Сказал, что Данилу избили менты. Что утром он вернулся домой, сейчас спит. Насколько сильно избили — непонятно. Игорь сам его не видел, у них состоялся краткий, вероятно — с остатками хмеля и такой гладкой, гематомной губой — телефонный разговор. Вполне может быть, что Данила пришел в пустую квартиру, плюхнулся на кровать и через час, горячий и во сне, умрет от кровоизлияния в мозг. Это Паша дорисовал уже в воображении — оцепенев, глядя в точку, сжимая и разжимая вспотевший мобильник. Картина рисовалась примерно та же, как когда Паша пытался вообразить кошмар прошлого века в Чебоксарах.

— Ха-ха-ха! — залился Максим.

Паша медленно перевел глаза.