Терешкова летит на Марс

Игорь Савельев Терешкова летит на Марс

I

Путин замолчал.

Пару секунд он еще гипнотизировал камеру; снег красиво ложился на черное номенклатурное пальто; выхваченный кусок Кремля — стены, ели — был до того залит белейшим светом фонарей, что казалось, будто он готовился принимать инопланетные корабли.

Затем — несколько ракурсов околокремлевской Москвы; редкие машины удирали так стремительно, размазывая красное, что верилось — это снимают сейчас — в 23:58, наверное.

За столом случилось некоторое оживление. Едва знакомый Павлу хозяин, большерукий парень со странным румянцем — вероятно, обморозился, — курочил и раскручивал золотишко на горлышке шампанской бутылки. Слишком лихорадочно. Пробка пошла, он тщетно пытался ее удержать, отчаянно гримасничая, а после глухого углекислого хлопка (девушки и не успели взвизгнуть) закрывал пальцами горлышко, — а что оставалось делать.

— Преждевременный финал? — сострил Игорь.

На него опять посмотрели с неприязнью. Когда-нибудь этого мудака спустят с лестницы.

Надтреснутый бум, циферблат курантов, будто скроенный из листов старого-престарого сукна, которое в детстве казалось зеленым, потом синим, теперь черным почти.

Чокались. Девушки визжали. Парни орали какое-то первобытное подобие «ура». Человечество за окнами взбесилось (канонада салютов, петард). Паша вспомнил, что можно и желание загадать. Запоздало.

После гимна (в момент, когда никто не знает, как себя вести) виртуальные фейерверки вывели на экране «2007» — к счастливой радости собравшихся. Раньше, лет за десять до того, цифры выезжали прямо из курантов, Павел точно помнил. Они медленно и неумолимо приближались, росли с каждым ударом; и в память врезались строгие — без всяких курсивов, и синие — без всяких нарядностей, «1996»; мама сказала: «Как три шестерки», — и стало страшно.

Сейчас лучше. Сейчас — 2007.

Месяц назад уехала Наташа. (Лучше, да. Просто зашибись.) Летела она, разумеется, с пересадкой — сначала в Москву; самолет был ранним утром, да фактически ночью, и Паша все представлял первый день без нее: он проснется по будильнику в восемь, скорбно спустит нагретые ноги на декабрьский пол и вспомнит, что вот он и остался один… Получилось все не так, а до обидного буднично. Во-первых, он проспал, вместе с жиденьким солнцем его разбудил звонок из Шереметьево: Наташа сетовала, что забыла положить денег на «трубку» и может не хватить в решающий момент, «а тут терминалы дурацкие, и разменять негде…». И Паша метался по кухне, не зная, что сглотать за двадцать пять секунд, мчался стоя, распятый скоростями в «газелях», чтобы в центре закинуть Наташке пару сотен в салоне связи. Язык на плече, какое уж скорбное опускание ног, — но тем не менее это действительно был первый день без Наташи.

День, кстати, нетрагичный до дурного — как начался, так и кончился. Друзья достали халявные билеты на третьесортный концерт, и в каком-то бестолково-веселом толкании то на входе, то в зале, то на выходе все и прошло. Но это не отменяло главного. Если катастрофа уже случилась, какая разница, как потом вертит тела и какие-нибудь — в ледяной испарине — дюралюминиевые обломки.

Паша остался один: его любимая уехала в Штаты (в Питтсбург) учиться, проходить практику, возможно — работать, возможно — жить.

У Наташи была редкая специальность — технолог промышленных печей («какая-то не женская!» — причмокнула губами Пашина мама когда-то). В местном политехническом институте эту специальность постоянно грозились прикрыть, ибо она ковыляла инвалидно из года в год — от трех десятков студентов к двум. И в деканате велись душеспасительные беседы, кого бы и куда перевести. Но не-ет. Наташа криво усмехалась, Наташа билась бы до последнего. Не то чтобы она обожала стекловаренные печи, уродливые, с вонью да лампами — просто такой был характер. Чертов характер.

Первой идеей фикс был замысел перевестись в питерский вуз — с очень петровским титулом «горный». Хоть по свежевведенной «болонской системе» — с четвертого курса в магистратуру, хоть по целевому назначению, короче — хоть как. И началась великая беготня по деканатам да ректоратам, звонки на берега Невы и прочая. Потом чуть успокоилась.

И новая идея! Оказалось, перевестись в США доучиваться по специальной грантовой программе — не так уж и сложно. Просто об этом мало кто знает. И только Наташа, с ее упорством, смогла дорыться до истины на забугорных сайтах. Процедура простая. Только и надо, что подтвердить английский, до того поднатаскавшись на вечерних курсах, да довести себя до белого каления в коридорах посольства…

Безотказный Паша был рядом. Он до конца не верил, что она улетит всерьез. Она улетела играючи. А он побрел по декабрю один, с обветренными, воспаленными губами.

Невыносимо-то бывало вечерами, когда, вернувшись домой сквозь сказочные фонари, сыпавшие снег, Павел обращался в развалину. Он тер глаза, как при температуре, осоловело сидел под лампами, тупел, тупел, тупел. Рано заваливался спать…