Терапия

«Я чувствую себя хорошо, только когда пишу. Тогда я забываю обо всех жизненных передрягах, обо всех страданиях, я погружен в свои мысли и счастлив» - дневник Кьеркегора за 1847 год. В процессе написания этих монологов я был не то чтобы счастлив, но занят, поглощен, заинтересован. Это было похоже на работу над сценарием. Передо мной стояла задача, которая требовала решения, и я получил некоторое удовлетворение, решая ее. Теперь, когда я с ней справился и более-менее наверстал упущенное в своем дневнике, я беспокоюсь, нервничаю, мне неуютно, я не способен ни на чем сосредоточиться. У меня нет ни цели, ни задачи, разве что противодействовать Салли, насколько это возможно, в получении моих денег, да и к этому у меня больше душа не лежит. Завтра мне нужно съездить в Раммидж повидаться с адвокатом. Я мог бы дать ему указание капитулировать, оформить развод как можно скорее, дав Салли то, что она хочет. Но принесет ли это мне облегчение? Нет. Еще одна ситуация «или-или». Неважно, что я сделаю, я обречен сожалеть об этом. Если ты разведешься, ты об этом пожалеешь, если ты не разведешься, ты об этом пожалеешь. Разведешься или не разведешься, ты пожалеешь все равно.

Возможно, я до сих пор надеюсь, что мы с Салли снова сойдемся, я снова заживу своей привычной жизнью и все будет по-прежнему. Возможно, несмотря на все мои муки, слезы и планы мести - или из-за них, - я так и не потерял надежды на возрождение нашего брака. Б. говорит А.: «… чтобы воистину отчаяться, нужно воистину захотеть этого: раз, однако, воистину захочешь отчаяться, то воистину и выйдешь из отчаяния: решившись на отчаяние, решается, следовательно, на выбор, т.е. выбирает то, что дается отчаянием - познание самого себя как человека, иначе говоря - сознание своего вечного значения». Думаю, я могу сказать, что выбрал себя, когда отказался от предложения Александры выписать мне прозак, но в тот момент это не казалось актом экзистенциального самоутверждения. Скорее я казался себе пойманным преступником, подставляющим запястья для наручников.

530. Мне вдруг подумалось, что можно попытаться завтра попасть на сеанс какой-нибудь терапии, раз уж я все равно еду в Раммидж. Сделал несколько звонков. У Роланда все время занято, но Дадли сможет принять меня днем. Я не стал звонить мисс By. Я не ходил к ней с той пятницы, когда Салли бросила свою бомбу. Что-то не хочется. К мисс By это не имеет никакого отношения. Почему-то они у меня ассоциируются: акупунктура и развал моей жизни.

930. Сегодня вечером я поел в индийском ресторане и вернулся домой около девяти, приправив столичное загрязнение воздуха взрывными ароматными ветрами. Грэхэм сказал, что какой-то мужчина звонил в мою квартиру. По его описанию я узнал Джейка.

- Ваш друг, да? - спросил Грэхэм.

- Вроде того, - ответил я.

- Он спросил, давно ли я вас видел, и описал вас не слишком-то лестно.

Естественно, я спросил как.

- Толстоватый, лысый, сутулый.

Последнее определение меня слегка задело. Я никогда не казался себе особо сутулым. Должно быть, это последствия депрессии. Как чувствуешь себя, так и выглядишь. Не думаю, что спина у Кьеркегора согнулась только в результате перенесенной в детстве травмы.

- Что вы ему сказали? - спросил я.

- Ничего, - ответил Грэхэм.

- Отлично. Вы правильно сделали, - сказал я.

Пятница, 28 мая, 745 вечера. Только что вернулся из Раммиджа. Я поехал на машине, только чтобы выгулять свой «супермобиль»: я держу его в гараже рядом с Кингз-Кросс, и в последнее время почти им не пользуюсь. Правда, не могу сказать, что сегодня на Ml я приятно провел время. Все шоссе покрылось дорожными разделительными конусами, как сыпью при скарлатине, а из-за двустороннего движения по одной полосе между 9-м и 11-м перекрестками выстроился пятимильный хвост. Очевидно, пробка возникла из-за автомобиля, везущего на прицепе фургон, который врезался в грузовик. Поэтому я опоздал на встречу с Деннисом Шортхаузом. Он специализируется по разводам и семейным тяжбам, заменяя моих адвокатов из конторы Добсона Маккиттерика. До разрыва с Салли я никогда не имел с ним дела. Он высокий, седовласый, сухощавый, носатый и редко встает из-за своего огромного, до жути аккуратного стола. Как некоторые врачи соблюдают противоестественную чистоту и опрятность, очевидно чтобы отпугивать инфекцию, так и Шортхауз, похоже, использует свой письменный стол в качестве своеобразного cordon sanitaire, чтобы держать несчастья клиентов на безопасном расстоянии от себя. На столе стоят лотки для входящей и исходящей документации, всегда пустые, лежит промокательная бумага без единого пятнышка, стоят электронные часы, слегка повернутые в сторону клиентского кресла, чтобы вы видели, как на счетчике в такси, во сколько вам обходятся его советы.

Он получил письмо от адвокатов Салли, в котором те угрожали подать на развод на основании «неразумного поведения».