Теплый берег

И Антон сел.

— Тут, где ты лежишь, Лесь, устраивался Дед со своим ручным пулеметом. (И мальчишкам сразу представился бородатый дед, крест-накрест перевязанный пулеметными лентами, точно, как в кино.) Он был молодой, — сказал Мосолов. — Студент из библиотечного института. «Дед» — партизанская кличка. А сперва его очкариком звали. Стрелок был отличный и разведчик отважный. Один в отряде знал немецкий. Сведения приносил из вражеских тылов: когда транспорт пойдет, сколько солдат сопровождает, где каратели готовятся лес прочесывать. За голову нашего Деда фашисты объявили награду. А было ему всего девятнадцать. — Мосолов снял фуражку, обтер бритую голову платком, глаза его улыбнулись. — Он чудак был, наш очкарик. Однажды мы вдвоем возвращались с задания. Он старше на три года, я — при нем. Он был ранен. Боль изматывала. Один участок дороги, где немцы патрулировали, мы обходили берегом. Там решили темноты дождаться. Он промыл рану морской водой, я ему помог перевязаться. Говорит: «Отдохнем». Лежим, жмемся к скале. Стало темнеть. Начали летающие светляки чиркать воздух, ну, точно, как трассирующие пули. Вдруг, душа у меня — в пятки, рядом — шаги по воде. Шепчу: «Немец». И глазам не верю. Это очкарик влез в воду и что-то ловит, нежно так приговаривает: «Дурачок. Куда тебя занесло?» Светляка привлек блеск, и он попал на взгорышек волны. А наш чудак горстью его накрывает, чтоб не примять бродягу, и кладет на сухую гальку. А тот влез между камней, и осветилась пещерка. И слышу, мой очкарик так счастливо смеется: «Ура, говорит, светится!» А вокруг, ребята, ад, сущий ад. Прожектора с двух мысов обшаривают берег, канонада, зарево в полнеба, а нам шоссе пересекать, а там фашистские патрули, и он ранен.

«Чудак, — говорю, — кого ты спас?»

«Живую жизнь», — отвечает, и угадываю в темноте — улыбается.

Вот такой он был. Ладно, про него и про Маленькую девочку расскажу вам там, на месте.

— Где «там»? Про какую Маленькую девочку?

Шли вверх, вверх, по солнцепеку. Разомлевшие ящерицы, похожие на крохотных крокодилов, сидели на разогретых камнях и глядели им вслед.

— Как вы ориентируетесь, тридцать лет прошло, — удивляется Антон, — новые деревья выросли.

— Ноги сами ведут. — Мосолов оглянулся, с добрым вниманием взглянул на Антона, на двух мальчишек. — Что деревья? Люди новые выросли. Вот ты такой большой, сильный, взрослый, умелый, а вас тогда еще почти что не было…

— Совсем не было, — засмущался Антон. — Мне двадцать шесть.

— Пусть вы, новые поколения, никогда не увидите войн, наша страна все делает для этого, — тихо произнес Мосолов. Он остановил их в тени старого дуба. — Здравствуй, старина, жив? — и погладил его морщинистый ствол. Рос этот дуб без верхушки, раскинув узловатые ветви. — Все его тело набито свинцом, — сказал Мосолов. — Стреляли в нас, он принимал в себя. И горел. И не сгорел. Жив. — Он ладонью ощупал шрамы, затянутые сизой корой. — Видите ту развилку, откуда кривой сук пошел? Там мы охрану несли день и ночь.

Лесь обнял шершавый ствол, уперся ногой и взобрался вверх.

— Подсадить, что ли? — спросил Антон Колотыркина.

Лесь издал тихий, предостерегающий свист.

— Кто? Где? — всполошился Вяч.

— Не спугни, — шепнул Мосолов.

Близко, за кустами, стоял олень, подняв бархатистые летние рожки. Подрагивали настороженные уши и нежные ноздри, мерцали глаза в прямых мохнатых ресницах.

Но крикливая сойка подала сигнал тревоги. Олень вскинул голову таким гордым движением, словно она была увенчана ветвистой рогатой короной. Не было короны, он сбросил ее ранней весной. Миг — и метнулся прочь. Продолговатая спина, скользя, раздвигала заросли. Он исчез.

— Если бы дура-сойка не закричала, он подошел бы ближе, — посетовал Вяч, больше всего боявшийся, как бы олень не подошел ближе.

Под ногами шелестели осыпи, колючки обдирали голые колени.

Радостная физиономия Леся вынырнула из зарослей кизильника.

«Пещера!» — эхо шарахнулось в горах.

Вскарабкались вслед. Узкий выступ, поросший жесткой травой. Алыми флажками цветут маки. Над выступом нависла вершина Чертовой скалы.

— Здесь, — сказал Мосолов.

В нескольких метрах от них выступ круто обрывался, внизу, вокруг острых «чертенят», кипел береговой прибой.

На обрыв Вяч старался не смотреть. Повернулся спиной к беспредельной синеве моря и неба, оттянул на груди майку и стал под нее дуть.

Вход в пещеру завалило камнями. На посту стоял громадина репейник, пылая лиловыми цветами.

— Можно запросто и получше пещеру найти, — сказал Вяч.

— Нам нужна эта. Именно эта, — ответил Мосолов. Он снял фуражку и, склонив голову, стоял у заваленного входа. Только когда затих последний, ответный выстрел из пещеры, они осмелились подобраться ближе и забросали вход гранатами… — Он крепко потер лоб, заставляя себя вернуться сюда, в мирный солнечный день, к мальчишкам, к Антону. — Здесь был наш потайной госпиталь. Раненые, все, кто мог держать оружие, сражались до последней минуты…

Тогда и Антон снял фуражку, а мальчишки стянули жокейки. А Мосолов наклонился, пошарил в жесткой траве, поднял и обтер темный, ржавый осколок.