Теплый берег

— Ма Аля, погляди какая! Лев-Лев дал, насовсем! — И он, неулыба, улыбнулся ей ясно и доверчиво.

Но мама Аля утирала Димке нос. И улыбка, никем не увиденная, погасла.

— Только и слышу: «Лев-Лев сказал, Лев-Лев дал…» Он тебе родня, что ли? Мать послушай. Туфли отнесешь. Жора сказал, последний раз чинит, выбрасывать пора. — Сунула ему под локоть туфли в газете. — Вовсе разутая хожу, хоть по воздуху летай.

Свела брови: не забыла ли чего? Постояла перед ним, тоненькая, как девочка, на вспотевшем лбу прилипшие колечки волос.

— Обед сварила. Суп не разлей. За вами полов не намоешься.

Лесь взглянул исподлобья:

— Что ли, я тебе не мою?

— Мне? — с обидой переспросила мама Аля. — А вам не надо? Вы и в грязи проживете?

Отвечать бесполезно. Когда мама Аля устает, да еще торопится, она всегда говорит обидное. Лучше молчи. Если жалеешь маму. Если не хочешь, чтоб ее голос задрожал от слез. И Лесь молчит.

— Гляди, чтоб ребенок в пруд не свалился.

Надела Димке на шею ключ на тесемке, он стал похож на баранчика с колокольчиком.

— Не упаду, — пообещал Димка. Он вывернулся невозможным образом, разглядывая жука.

Лесь протянул книгу:

— Ма Аля, положи в сумку. Это «Дон Кихот».

— «Дон Кихот»?

Свет мелькнул во взгляде или показалось? Засунула книгу в сумку, а когда подняла голову, в глазах опять только забота: не опоздать бы!

Поглядел ей вслед: легкая, будто девочка, которая надела чужие взрослые туфли. Лесю стало ее жалко, такую маленькую и усталую. Мама Аля, я все сделаю…

Щен, виновато вильнув хвостом, убежал провожать. Потому что это мама Аля нашла его на берегу, крохотного, брошенного. Она не привела его домой, не сказала ему ласковых слов, но она была первым человеком, который взял его в руки и накормил. И он запомнил ее маленькие твердые ладони. И хотя он вырос на набережной ничьей, уличной собакой; и хотя у него не было номера на ошейнике, и ошейника тоже не было; и хотя он уважал еще Анну Петровну, которая кормила его, и Льва-Льва, который произносил перед ним дружественные речи, и Жору, с которым они улыбались друг другу белыми зубами; и хотя он покорно позволял Димке таскать себя за уши, — все равно он считал себя собакой мамы Али, а потом уже — Леся. Потому, извинившись, он ушел за ней.

— Ну тогда пойдем на пруд! — Димка потянул брата за руку.

Нырнули под гибкие ветки олеандра. Молоко плескалось в бидоне, позвякивала крышка на веревке. Крутящийся фонтан из пруда повернул прозрачный хвост и бросил в них брызги.

— Еще! Еще!..

Димка взбрыкивал ногами вбок, слизывал капли, Лесь хохотал: «Вот чудачок, прыгает, как козел!» И не замечал, что сам точно так и вопит, и прыгает, и ловит капли ртом.

— Димка, у тебя морда черная, пошли мыться.

Умывались с мостков, спущенных для водоплавающих птиц с бетонного борта. Любопытные утки, тряся хвостами, обменивались впечатлениями: «Ах-ах-ах…»

— Удивляются, почему не ныряем с головами, — предположил Димка.

Лесь песком оттирал его руки.

— Где ты так перемазался?

— Пока мама покупала молоко, я ходил по лестнице ногами и руками. Проверял, как некоторым собакам неудобно спускаться на четвереньках.

Они уселись, ноги — в воду. Их оглушил грохот с неба. Низко шел вертолет. Великаний голос обращался ко всем жителям и гостям Теплого берега: «Товарищи взрослые и дети! Берегите парки, ваше зеленое богатство. В них собраны редчайшие породы деревьев и кустарников. Не ломайте ветки, не рвите листья, не разжигайте костры. Мы — зеленый авиапатруль. Товари…» Улетел. Стало тихо.

— А молоко! Скиснет! — вспомнил Лесь. — Отстегивай лямку от штанов.

— Они свалятся.

— Надуй пузо, никуда не денутся. Я одну оставлю.

На лямке подвесили бидон под мостками, утопили по самую крышку, устроили ему холодильник. Теперь не нужно торопиться, взбираться по раскаленным от солнца улочкам. Теперь пруд принадлежал им двоим, и крутящийся фонтан, и черные лебеди, и рыбы, лунно-серебряные и красные, а если долго смотреть, можно увидеть даже золотую.

Все принадлежало им, пока не стала спускаться с берега к мосткам лебедь Зина. Большая, очень старая, она шла на них, раскачиваясь, выкидывая в стороны узловатые серые лапы. При каждом шаге ее голова на длинной шее уродливо дергалась, а шея была серо-грязная.

— У-у, какая!.. — оробел Димка.

— Замри. — Лесь загородил его.

Они сидели не дыша, старясь не рассердить ее, а она шла, почти касаясь их перьями, и неподвижно смотрела на темную воду. Димка не смог больше сдерживаться и выдохнул. Она ответила злым коротким шипением. Но тут мостки кончились, доски вошли в пруд, и она тяжело, всей грудью, плюхнулась в воду.

И вмиг преобразилась. Наверняка в этом пруду была живая вода. Лебедь Зина плыла, отталкиваясь сильными толчками. Она поставила крылья, и они наполнились светом, как паруса. Грудь и шея стали ослепительно белыми, и высоко поднялась маленькая гордая голова. И два черных лебедя разом склонили нежные шеи и положили красные носы на воду. И утки, охрипнув от восторга, сказали: «Ах-ах-ах-ах!..»

— Она царица, эта лебедиха? — спросил Димка зачарованно.