Теплоход "Иосиф Бродский"

Есаул остановил его жестом, дотянувшись сквозь ветку. Нельзя было нарушать тишину. Можно было спугнуть медведя, который поднялся с нагретой лежки, бесшумно пробирался в лесу, чутко тянулся на сладостные ароматы молодого овса. Его приближение улавливал Есаул лобным оком, угадывая зверя среди древесных стволов, чувствуя его грациозно-тяжкую поступь, жаркие стуки могучего сердца, перекаты железных мышц.

Медведь возник на опушке, как сгусток тьмы, отделившись от зыбкого мрака деревьев. Сначала темное пятно оставалось недвижным — медведь озирался, затягивал воздух ночи, стараясь различить среди травяных и древесных запахов дуновение опасности. Пятно стало медленно двигаться вдоль делянки, почти сливаясь с опушкой. Переместилось в сизую гущу колосьев, где было больше пространства и лунного света. И зверь стал виден.

Есаул ощущал непомерную силу и грацию зверя. Видел слабый блеск жесткой шерсти, отражавшей луну. Чувствовал восхитительную гармонию мира, в которой медведь вместе с травами, ночными цветами, туманной луной был свидетельством вселенской красоты и божьего промысла. Ствол карабина на древесном суку не являлся орудием убийства — был вписан в эту гармонию, отражал тонкий лучик луны, сливался с веткой сосны.

Медведь остановился среди делянки, освещенный луной, отбрасывая прозрачную тень. В шерстяной голове угадывались небольшие, полные лунного света глаза, мокрый, чутко нюхающий кожаный нос. Он поднялся на задние лапы и сел, став похожим на огромного человека. Есаул подумал, что медведь напоминает Франца Малютку — такой же раскормленный торс, могучие плечи, маленькая заостренная голова. Медведь снова упал на четыре лапы, стал есть овес. Было слышно чавканье, шелест метелок.

Есаула охватило волнение. Зверь медленно приближался, все отчетливее виднелся среди тускло-серебристой делянки, слабо освещенный луной. Благоговейное созерцание и молитвенное восхищение сменились азартом охотника, к которому приближалась добыча. Гармония мира не распалась, но в ней обнаружились натянутые струны, соединявшие ствол карабина с медведем, луну с вороненым стволом, заряженные в обойму патроны с бьющимся сердцем зверя.

Малютка на соседнем суку был зачарован, словно ему навстречу вышел из леса брат, с которым он не виделся миллионы лет, и теперь на лесной опушке состоялась долгожданная встреча. Есаул чувствовал их реликтовую древнюю связь, тотемное родство.

Медведь приближался. Все ярче под лунным светом загоралась его стеклянная шерсть, все отчетливей проступали его выпуклости и углубления, в одно из которых ворвется разрывная пуля, превращая жаркую сердцевину зверя в фонтан боли и разрушения.

Он начал осторожно поднимать карабин. Малютка потянулся навстречу брату, сместил на ветке центр тяжести своего огромного тела. Сук затрещал, обломился. Малютка с грохотом, успевая материться, проваливался сквозь сосну на землю. Плюхнулся в овес, распластываясь в колосьях, медленно подымаясь. Медведь вначале отпрыгнул, оттолкнувшись, как на рессорах, четырьмя лапами, а потом, словно его толкнула мощная катапульта, ринулся на Малютку. Они столкнулись, оба с рычаньем, хрипом. Обнялись, как борцы, и стали качать друг друга, делали подножки, вывертывались. Казалось, в хрипе медведя слышится мат, но это не ругань ненависти, а избыток радостных чувств. Долгожданная для обоих встреча состоялась. Под луной, окруженные лесом, они целовались и топали, совершая на овсяном поле ритуальный языческий танец.

Все длилось секунды. Схватив карабин, Есаул соскользнул с сосны. Кинулся на помощь Малютке. Видел, как одолевает медведь, как лапища выдирает из спины человека то ли клок одежды, то ли сочный лоскут мяса. Подскочил, просунул ствол под мышку Малютке, упираясь в давящее косматое туловище. Нажал на крючок, изрыгая из карабина огонь, разящие многократные удары, отбросившие зверя. Медведь упал навзничь, как человек, лапами вверх. Малютка как куль отвалился в сторону. Есаул, наклоняясь к медведю, разрядил в него остаток обоймы.

Медведь издох. Над полем, насыщенное лунным светом, плыло облачко дыма. Малютка тяжело поднялся. В ночном воздухе пахло медовым овсом, сгоревшим порохом, парной развороченной плотью и зловоньем страха, которое исходило от Малютки. И уже выбегали на опушку егеря, гремел мотором вездеход, вырывая лучами гривы овса.

— Ты меня спас, — сипло сказал Малютка. — Я теперь твой должник по жизни. Проси чего хочешь.

— Порвал тебя зверь? — Есаул осматривал помятую фигуру Малютки.

— Кажись, нет. Только кожанку разодрал. — Малютка заводил руку за спину, нащупывая вырванный клок.