Теорема сводных

– Неудачный вечер? – спрашивает бармен, протирая стаканы белой тряпкой.

– Угу, – мычу я в ответ.

Вытаскиваю телефон из кармана штанов и вижу восемь пропущенных звонков от отца и… три от Лии. Выключаю телефон, зажав кнопку. Сейчас мне нужно побыть наедине с самим собой.

Выхожу из бара и сажусь на мотоцикл. Дождь начинает моросить. Давлю на газ и стартую с места. Мне хочется найти какой-нибудь супермаркет. Я знаю один и лечу к нему.

Доезжаю до супермаркета, который работает двадцать четыре на семь. Звенит колокольчик, как только я открываю дверь. В магазине тише, чем на улице, если не считать дурацкой музыки, которую и музыкой-то назвать сложно. В зале три ряда по две полки и десяток холодильников. Здесь есть все, что нужно проезжим. Я оглядываю полки, но не знаю, что хочу взять. Есть совершенно не хочется, а вот выпить… Нахожу отдел с алкоголем. Конечно, выбор тут скудный, но виски уж можно найти. Пробегаюсь глазами по полкам. Нахожу то, что нужно. Беру бутылку и попутно упаковку двух свежих булок и вяленую колбасу.

Иду на кассу. За ней стоит худощавый паренек, слушая музыку в наушниках и покачивая головой в такт. Я ставлю покупки на кассу и жду, когда он обратит на меня внимание.

– А, здрасте! – говорит он и смотрит на мой перечень покупок. – Пакет нужен?

Мотаю головой.

– Понял.

Паренек пробивает все мои товары, и я говорю, что мне нужны еще сигареты и зажигалка. Кассир все это достает, и в конце я беру из упаковки с чупачупсами одну конфету и кладу ее в покупки.

– Очень брутальная покупка!

– В плане?

– Ну, такой мужской набор – и женская конфетка в конце.

Кассир начинает ржать. Я стою с каменным лицом и смотрю на него. Парень понимает, что шутка тупая, как и он сам, поэтому прекращает смеяться и выбивает чек. Я расплачиваюсь наличными, открываю сумку и кидаю все туда.

– Трудный денек?

– Легкий, – отвечаю ему.

Мы прощаемся быстрее, чем пареньку хотелось бы, но… у меня нет настроения с ним беседовать.

Усаживаюсь на мотоцикл. Дождь усиливается. Я стартую с места, стараясь вписываться в повороты.

Проезжая мимо красивой клумбы с цветами, я останавливаюсь. На дороге никого. В клумбе высажены тюльпаны, которые омывает дождь. Красные. Белые. Темно-бордовые. Оставив мотоцикл на другой стороне дороги, я срываю несколько цветов. Точно не знаю, сколько там, что-то около двадцати. Камер тут нет. По крайней мере, я не видел их тут никогда. Перебегаю через дорогу обратно к мотоциклу, засовываю цветы в куртку и застегиваю ее. Трогаюсь с места резко, оставляя позади лишь рев мотора.

Доехав до высокого забора, я попадаю на территорию кладбища. Еду медленно, стараясь не шуметь. Доезжаю до конца дороги и останавливаюсь. Могила матери находится в третьем ряду, около молодого дуба, который я посадил.

Слезаю с мотоцикла. Дождь начинает лить сильнее, как будто мама знает, что я в печали. Словно она пытается через природу забрать мою боль. Снимаю шлем. Запрокидываю голову назад и ощущаю, как холодные капли дождя касаются моих раскаленных щек. Прохладный воздух ласкает кожу. Делаю глубокий вдох, наполняя легкие еще большей печалью.

Иду медленно к могиле матери. Ноги подкашиваются, а в груди застывает шипастый ком боли, который мешает делать новые шаги. Мешает дышать, мешает думать.

Останавливаюсь около могилы матери. Темный серый камень омывают слезы дождя.

– Привет, – говорю я ей и дотрагиваюсь до камня рукой. – Пришел тебя навестить. Вот…

Снимаю сумку с плеча и ставлю ее около своей ноги. Расстегнув куртку, достаю из-за пазухи тюльпаны.

– Ты говорила, что я всегда любил срывать цветы с клумбы на заднем дворе… Жаль, клумбы там больше нет, – с горечью говорю я.

Дождь становится еще сильнее. Он касается позеленевших листьев, шуршит кронами деревьев. Где-то попадает в лужи. Где-то – в переполненную влагой землю.

– Пришлось сорвать их с другой, – едва заметно улыбаюсь я. – Знаю, что это плохо… но…

Я не могу закончить фразу. К горлу подкатывает ком боли – еще не утихнувшей боли потери. Вместо тысячи глупых оправданий я просто кладу цветы около гранитного серого камня.

– Вот, так лучше, – бубню я. – Ты всегда любила красные тюльпаны, – добавляю я и шмыгаю носом.

Дождь продолжает стоять на своем. Он словно не хочет, чтобы я уходил. Но мне и некуда идти. Абсолютно везде я буду чувствовать эту боль утраты, куда бы ни пошел.

– Я, вообще, пришел поговорить, – выдавливаю я едва слышно, продолжая смотреть на гранитный камень. – Мне больше не с кем поделиться…

Сглатываю тягучую слюну, продолжая гипнотизировать серый гранит. На нем выгравированы имя моей матери, даты ее рождения и смерти и эпитафия:

Нина Луциос-Мария Гюнтер

14.03.1981-08.06.2018

Любимой жене и матери

Покойся с миром

Ладонь соприкасается с холодным камнем, и я провожу по нему, будто бы утираю горькие слезы матери с ее раскаленных щек.

– Ты так много пропустила, – шепчу я ей. – Столько всего произошло…

Раскат молнии врывается в шум дождя. Мне и впрямь чудится, что мама меня слышит.

Наклоняюсь к сумке и вытаскиваю из нее бутылку виски. Открываю и, зачесав руками волосы назад, выставляю руку с алкоголем вперед.