Тень деформации

Встречал же меня на ангарной палубе станции всё тот же уже знакомый Инквизитор, весьма художественно перекосившийся при виде меня.

— Вроде, коллега, мы с вами знакомы, — после перемигивания инсигниями выдал он.

— Не «вроде», коллега, а точно, — кивнул я. — В прошлый мой визит вы отвозили меня к джокаэро.

— Погодите, аугменты! — просиял он.

— Они самые, — покивал я. — Кстати, делают? — полюбопытствовал я.

— Да, делают, — слегка улыбнулся собеседник. — Правда, весьма разные, с разными свойствами и предпочитают делать именно протезы, а не имплантированные устройства. Но, с рядом весьма полезных, подчас уникальных функций! — воздел перст он. — Был бы я адептом Бога-Машины, непременно что-нибудь себе ампутировал, — выдал он полушутя.

— Ну, как мне кажется, это излишне, — нейтрально отметил я.

— Мне, в общем-то, тоже, — согласился ксенолог. — А вы, если мне память не изменяет, коллега, изрядно выросли. Это процедура возвышения человека? И как вам оно?

— Нет, несколько иная причина, коллега, — не стал углубляться в детали я. — Но в целом неплохо. Нам нужно к инструктору?

— Да нет, необязательно. Впрочем, более получаса я не выделю, правила вы помните, — на что я покивал. — Если, конечно, не будет как в прошлый раз, — задумчиво пробормотал он. — Коллега, я отвезу к джокаэро ВАС и только ВАС, — нахмурился он перед крошечным челноком.

— Эта дама — мой дознаватель, в челнок мы, пусть и с трудом, но поместимся, ну а у джокаэро нет никаких табу, — отрезал я.

На этом ксенолог задумался, прикинул, впрочем, просветлев лицом, выдал:

— Ладно, и вправду не критично, — после чего, готовя челнок, пробормотал под нос, но вполне слышно астартячьему слуху: — Может ещё что интересное сделают, чем варп не шутит.

Ну и полетел челнок к напоминающей творчество абстракциониста станции. Кстати, поместились мы с Кристиной не без труда, но влезли.

Всё так же, как в прошлый раз, встал челнок в крошечном ангарчике, и привелись мы в «гостевую комнату» обезьянусов.

Пребывал там джокаэро в одной морде, как уже знал я от моего обезьянуса — весьма пенсионный, что отражалось во внешности, хотя и незаметно в целом. От висения на растительности наше появление его, до поры, не отвлекло, правда через пару секунд обезьянус с лиан местных спрыгнул, весьма громко «у-у-укнул», взирая на мою персону.

И замер, получив от меня пакет мыслеобразов, на тему того, что вот потребен мне конкретный обезьянус, благо характерными «опознавательными деталями», которыми нужно, я мыслеобразы снабдил.

На что «у-у-ук» раздался озадаченный, впрочем, вскоре, пришёл мыслеобраз в стиле: «Говорящая человека, слышал про тебя. Только говорили, что ты помер. А не помер, живой вроде. И здоровый какой!» — на последней части мыслеобраза обезьянус аж «у-у-укнул», ну и продолжил: — «Позову, кого тебе потребно, жди». И уковылял в недра станции. Я призадумался, а чего светом и ветром не позвать? Хотя, с другой стороны, может, табу какое, в смысле этикет, ну или экранирование. Варп знает, как свет и ветер экранировать, но, возможно, в конкретном, джокаэровоспринимаемом диапазоне, экранируется. Что б, например, вопли собратьев не слышать, своими делами занимаясь, или ещё что.

— Это странно, не понравились вы ему, наверное. Ну, полетим значит назад, — выдал вполголоса ксенолог, с явным сожалением в свете и ветре, на тему «чего-нибудь нового и интересного».

— Погодите, коллега, у меня, по правилам, есть полчаса. Даже час, — напомнил я.

— Второй раз — полчаса, искателям спутников, — уточнил он. — Впрочем, подождём.

Ну а через пять минут в «комнату ожидания» завалился мой старый знакомый обезьянус. У-у-укнул в голос, отмыслеэмоционировав: «Ух, здоровый какой, говорящий! А племянник говорил, помер ты, а ты вон какой живой!»

Нужно отметить, что «племянник» было скорее моей интерпретацией мыслеобраза, довольно сложного, отображающего генетическое родство и образ моего аколита. Но по смыслу выходило примерно так.

«Погоди, позову», — выдал примат и заэманировал гораздо более ярким «светом и ветром».

Так что, похоже, всё-таки не «экранирование», а этикет, отметил я.

Ну и ввалился в комнату мой аколит. Сощурился на мою персону, обошёл меня по кругу. Поу-у-укал, потыкал меня пальцем.

«Шкуру сбрасывал, вон какой вымахал», — наконец, отмылеэмоционировал он. — «А чего не предупредил? Я вот не знал, что ты так умеешь» — довольно обиженно выдал он, в конце приправив ярким мыслеобразом с укоризной.

Довольно криповым, нужно отметить: узнаваемая музыкальная, орган, и кучка чёрного праха, на которой россыпью возвышались кости в разборе, бывшие некогда мной. Ещё приправленные сверху кровищей, да и, подозреваю, не только, половины предателя. Очень такое, пробирающее ощущалище, отметил я, внутренне передёрнувшись. Ну и отослал мыслеэмоцию, что так, мол, и так, сам не знал, ну а место его, если интересно, за ним. На что было отмыслеэмоционировано, что «интересно», хотя я гад и человек (с негативным, нужно отметить, оттенком) скрытный.