Tempus

– Есть, сэр, – весело свистнув, кучер полностью развернулся обратно к дороге и стегнул кобылу кнутом. Та поскакала намного быстрее.

– Только не слишком быстро! – запоздало крикнул мистер Зонко, но его крик унес ветер.

Туманные темные улицы уже освещались фонарями, хотя времени было около пяти. Весна, тем не менее, медленно вступала в свои права, добавляя жителям светлого времени, в течение которого они могли любоваться на скрытое за туманом солнце. Правда, честно сказать, на солнце они все равно редко смотрели, но именно дневной свет радовал их, потому что не приходилось так крепко держаться за свои кошельки и сумки, как это следовало делать в темноте. Узкие улицы, вымощенные камнем, были заполнены людьми, которые неизменно занимались самым главным в своей жизни – зарабатывали деньги, чтобы потом их проесть.

– Подходи, покупай! Свежие овощи!

– Да где ж они у тебя свежие, я тебя вчера тут видел, капуста все та же! А картошка – ты взгляни, она же вся проросла!

– Не проросла, а начала размножаться! Я теперь вообще могу продать ее подороже как две по цене одной!

– Тьфу, жулик! – неслось с одного конца, где два джентльмена пререкались из полутьмы над прилавком припозднившегося торговца овощами.

– Рухлядь! Хлам! Собираю хлам, взамен что-то дам! – тянул свою заунывную песню старый еврей, обросший волосами до такой степени, что его голова походила на гриву льва. Он тянул за собой телегу, набитую хламом, а за ним бежала орава беспризорников, норовя что-нибудь стащить. В телеге теснились несметные богатства – сломанная газовая лампа, стул без одной ножки, прожженные тряпицы и прочий сломанный хлам, который, несомненно, в глазах босоногих мальчишек, выглядел бесценными сокровищами. Когда кучер провел коляску мимо них, еврей зло обернулся на детей, и те отпрянули с веселыми криками, держа над головой украденный сломанный стул.

– А вот и не догонишь! Не догонишь! – и они бросились врассыпную.

Из подворотни мимо домов, откуда несло ужасной вонью, слышались чьи-то крики, впрочем, на них никто не обращал внимания. Словом, каждый зарабатывал, как мог.

Мистер Зонко нервно поглядывал на часы, что-то бормоча себе под нос, не забывая при этом держаться другой рукой за край повозки. Его цилиндр подпрыгивал как сумасшедший на каждой кочке, норовя покинуть хозяина.

– А ведь он специально меня задержал, знал же, что я приглашен, слышишь, Мэтью? – недовольно сказал он, обращаясь к единственному слушателю – к юноше-кучеру.

– Наверняка, сэр! – поддакнул кучер, поправляя полы сюртука и натягивая пониже шляпу с кокардой на свои непослушные вихры. Лошадь понеслась еще быстрее, фаэтон4 резко свернул на узкую улочку, чудом избежав ведра помоев, которое вылилось прямо за их спинами. Мистер Зонко вцепился в дверцу фаэтона, оглядываясь и хмурясь, но ничего не сказал. К сумасбродству Мэтью он давно привык, и наверное, именно за это его и держал (по крайней мере, так подозревал кучер). Фаэтон несся, только что не задевая дома, стоявшие по обе стороны переулка. Какая-то хозяйка, зевая, вышедшая на порог, отскочила с криком обратно внутрь своего дома, посылая им вслед проклятья.

– И вам того же, милая девушка! – крикнул ей молодой кучер, весело ухмыляясь, ведь милой ее можно было бы назвать только в темноте с закрытыми глазами.

Он натянул поводья, и лошадь вдруг вынырнула на оживленную улицу, два раза ударила копытами по мостовой и остановилась у ворот роскошного особняка.

– Прибыли, – будничным голосом произнес кучер, спрыгивая с колков. Он открыл перед мистером Зонко дверь, но тот не спешил вылезать, выглядя каким-то позеленевшим. – Вам нехорошо, сэр? – заботливо спросил он, протягивая ладонь.

– Укачало, – бесцветно произнес тот, хватаясь за протянутую руку. – Я же просил… Ты бы в следующий раз…

– Да, сэр? – с улыбкой спросил Мэтью, поворачиваясь к нему ухом. – Я вас не понял5.

– Ой, – мистер Зонко отмахнулся от него и поплелся ко входу, с трудом перебирая ногами, как пьяный.

– Пока-пока! – помахал ему рукой парень, мужчина махнул ему в ответ на прощание и зашел внутрь.

Теперь, пожалуй, можно внимательнее присмотреться к скучающему кучеру. Этот звонкий акцент, эти проскальзывающиеся словечки, которые никто не понимал, потому что они были на русском языке, выдавали в нем Матвея, хотя и прошло целых восемь лет. И это действительно был он – подросший, возмужавший, но в нем все еще угадывался тот мальчик, появившийся в этом мире холодной зимой, – те же темные карие глаза, густые каштановые вьющиеся волосы, лежавшие в еще большем беспорядке, чем у его хозяина (тот хотя бы пытался их пригладить, а Матвей на это плевал с высокой колокольни), только черты лица мальчика загрубели, стали более взрослыми и точенными – исчез мягкий подбородок, за который его когда-то дразнил отец, появилась острота в чертах лица, только кадык на тонкой шее также сильно выделялся, как и раньше. Сразу становилось ясно, на кого в экипаже заглядывались проходящие мимо барышни – на хозяина или на кучера.