Tempus

– М-да, – подтвердил тот. Он выглядел недовольным, но видимо, настроение у него было хорошее, поэтому он махнул рукой, отпуская того подогнать коляску. Мэтью понял, что легко отделался, и решил не искушать судьбу дважды. Он пролетел мимо миссис Спелл, которая стояла чуть поодаль, глядя на водную гладь.

– Хорошо, что мы тебя сразу заметили, – сказал Зонко, когда они все сели в фаэтон и направились к чайному магазину, где они планировали выпить по чашке чая с пирожными, а затем отправиться ужинать.

– Извините, сэр, – повинился Мэтью. – Я совершенно не планировал засыпать.

Зонко открыл рот, явно собираясь сказать: «Еще бы ты планировал!» Но вовремя закрыл рот обратно – сегодня он был в компании дамы и не хотел терять лицо, собачась с прислугой. Эта прислуга и так позволяла себе спать в парке, какой позор! Мэтью в свою очередь с каким-то весельем подумал, что миссис Спелл решительно все равно – ее собственные слуги уж точно могли побороться за звание самых грубых и неотесанных во всем Лондоне.

Поэтому, несмотря на свои слова, он совершенно не чувствовал за собой никакой вины. Иногда ему, жителю XXI века, хотелось, чтобы Зонко поменялся с ним на день местами и сам торчал в коляске целый день без телефона, музыки и других развлечений, способных скрасить время, пока хозяин развлекается и свободен в своих перемещениях. В общем-то было совершенно неудивительно, почему все кучера столько пили и курили, а также имели страсть к картам – заниматься все равно было совершенно нечем. Но он быстро прогонял подобные мысли – мистер Зонко и так был слишком добрым хозяином, который ни разу не лишил его зарплаты и никогда не злился на него по-настоящему, а ведь поводов у него было много!

Они подъехали к небольшой уютной чайной в центре города. Это было прелестное заведение, созданное для того, чтобы дамы могли перемыть всем своим соседям косточки за чашечкой чая вдали от мужниных ушей. Мэтью эти заведения ненавидел – стоило ему увидеть выставленные на витрине пирожные, как перед глазами невольно вставало неприятное воспоминание из юности.

Тогда он ушел довольно далеко от дома Никсонов и попал в район получше, где был подобный чайный дом. Он, голодный и одетый в рванье мальчишка 14 лет, крепко сжимал в руках украденный кошелек и застыл перед витриной, глядя на прекрасные пирожные за стеклом и невольно сглатывая слюну. Ему до смерти хотелось зайти и купить одно такое и съесть его без того, чтобы с кем-то делиться или испытывать угрызения совести. Он почти чувствовал вкус крема из взбитых сливок и вишенки на вершине пирожного. Но кошелек, который он только то срезал у какой-то женщины, чьи руки были заняты коробками с покупками, был почти пуст, а значит он не мог потратить ничего на себя, поскольку холодало, а мистер Никсон снова запил, и у них дома не было ни дров, ни еды, да и этот пьяница снова будет орать на него, что он принес домой мало денег.

Пока он разглядывал пирожные, из чайной вышла продавщица в переднике, которая уперла руки в бока и с презрением уставилась на бродяжку сверху вниз.

– Проваливай отсюда, – грубо сказала она, – ты распугиваешь покупательниц.

– Я просто смотрел, – с обидой огрызнулся мальчик, – я и так собирался уходить.

Тогда он еще не был таким толстокожим, как сейчас, и его, нежного ребенка из XXI века, задевала подобная грубость от незнакомых взрослых. Но это был Лондон, полный оборванцев, с которыми никто не церемонился.

– Вот и катись! – посоветовала ему женщина, заходя обратно. Она придержала дверь, кинув на него еще один презрительный взгляд, и только когда он поплелся прочь, она захлопнула дверь.

С тех пор он не подходил к витринам чайных. И, конечно, никогда в них не был и не пробовал эти пирожные. Мэтью очнулся от воспоминаний и с грустью посмотрел на витрину – за ней была жизнь, доступная тем, кто никогда не работал и не имел для этого нужды. Эти женщины с тонкими пальцами изящно поднимали к губам чашки с чаем и смеялись, и витрина неожиданно показалась Мэтью непреодолимой преградой сословного разделения. А ведь всего сто лет спустя эти самые женщины, закатав рукава, будут трудиться в офисах и на заводах и требовать одинаковых прав с мужчинами. Но этих – этих никакие права не заботили, гораздо больше их умы занимали шляпки и сплетни.