Темный путь. Том второй

— Да, вот теперь и свистите в кулак с русским штыком… Мы со штыком, а он вон с ружьями Минье, что бьют на тысячу шагов. Мы еще только подходим к нему, а он уж нас бьет… Вот и сладьте с ним… Нет-с! Не разочли-с! Играем втемную. На «уру»!..

«Темный путь» — промелькнуло у меня тогда в голове. И мне вдруг представилась вся эта резня и бойня темным делом. И показалась мне, как светлая звездочка впотьмах, «она», — ее жизнь, этой, казалось мне, крепкой, светлой натуры.

И мне (я это хорошо помню) представилось тогда, что лучше спасти ее — эту одну жизнь, чем губить неизвестно из-за чего десятки жизней, которые пригодились бы и не для такого темного дела.

Из-за чего, для чего мы бьемся?! Из-за чего и для чего нас бьют?

 Сбирается грозный шумящий собор
 На Черное море, на Синий Босфор…
 И ропщут, и пенятся волны…
 Твой Суд совершится в огне и крови,
 Свершат его слепо народы…

Да! Даже слишком слепо; впотьмах глупой скотской бойни, не зная, куда идут и зачем идут!.. И мне стало невыносимо тяжело.

XLI

На другой день я не выдержал. Неприятель почти замолк, и я отпросился в город.

Я не заметил, как уже очутился на его окраинах. Пули свистели мимо ушей, пролетали ядра, со звенящим шумом проносились ракеты, — я ничего не замечал. У меня была одна мысль, одна idée fixe. Как и где ее найти?

Прежде всего отправился к Томасу, нашел там несколько офицеров и у одного из них, у штабного капитана Круговского, узнал, что она живет недалеко от набережной, по ту сторону города, в Матросской слободе.

— Чистенький беленький домик. Вы сейчас узнаете, — говорил Круговский. — Около него еще растут орешина и две груши. Только около него и есть садик. Да, наконец, спросите Степана Свирого, ботбоцмана. Каждый мальчишка укажет. Да, наконец, спросите: где мол «дикая княжна» стоит, сейчас все пальцем укажут.

«Дикая княжна!» И говорят, что русский человек умеет страдать и сострадать!

Я почти бегом бежал в Матросскую слободу и при этом завидовал чайкам, которые носились над заливом. Беленький домик я увидал издали, увидал маленький садик, удостоверился, что то и другое принадлежало Степану Свирому.

Маленькое крылечко вело в домик. Я постучался, подождал. Торкнулся в дверь. Она отворилась, и на меня пахнуло духами. Это ее запах, запах гелиотропа.

За маленькими сенями открывалась довольно большая комната с венецианским окном на море. У окна в большом вольтере сидела княжна в белом пеньюаре. Я вскрикнул от радости и изумления.

— Вы живы!.. Невредимы?!

Она пристально смотрела на меня и не вдруг ответила.

— А! Это вы?.. Садитесь. — И она указала на небольшой табурет подле себя.

Она была слаба и необыкновенно бледна, ее волосы, сизо-черные и густые, были почти распущены. Все движения медленны и ленивы; а глаза, эти большие жгучие глаза, как будто сузились, померкли и ушли внутрь. Она говорила слабо, нехотя.

— Садитесь… — повторила она, видя, что я не двигаюсь и смотрю на нее с состраданием.

— Княжна!.. Я так рад, что вы… не погибли… Я считал вас погибшей…

Она тихо повертела головой.

— Нет!.. Я не погибну… Я застрахована…

— Как же вы добрались до дому?.. Как вы попали сюда? — продолжал я допрашивать, обтирая крупные капли пота, которые выступили на лбу.

Она пожала плечами и слегка улыбнулась, как будто удивилась, что это может меня интересовать.

— Очень просто… Меня нашли на поле… Меня все здесь знают… Посадили на лошадь и привезли сюда…

— Кто?

Она опять пожала плечами.

— Не знаю кто… Какой-то знакомый офицер?.. Que sais-je?![12] — И она грустно опустила голову, закрыла глаза и замолчала.

Я посидел с полминуты и встал.

— Извините, княжна, — сказал я… — Я только на минутку забежал… интересуясь узнать… Вам надо отдохнуть, успокоиться после этой ужасной ночи.

Она вдруг подняла голову, раскрыла широко глаза и схватила меня за руку.

XLII

— Сидите!.. Я это хочу! — прошептала она повелительно… — Я теперь мертвая, и вы будете меня сторожить… Возьмите книгу и читайте надо мной… Вот там, налево на полке (она указала мне на этажерку), там стоит Шатобриан. Это годится вместо псалтыря.

Я встал, достал книгу и опять сел подле нее, не понимая, что это, шутка будет или припадок помешательства.

— Читайте! — повторила она… — Мне так хорошо… — И она снова закрыла глаза и опрокинулась на кресло.

Я раскрыл книгу где попало и начал читать какой-то confection.

Прошло минут пятнадцать-двадцать. Я читал ровно, монотонно.

Мне казалось, что она спит. По временам я останавливал на ней мой взгляд, и голова моя кружилась. Она была удивительно хороша в белом пеньюаре. Грудь ее тихо дышала. Лицо было кротко, покойно и грустно. Оно походило на лицо ребенка, больного, но тихого и милого.

Я читал машинально, а сам думал: неужели же у человека нет такой силы, которая бы вылечила это бедное молодое создание, которая возвратила бы его обществу как лучшее его украшение?!