Темный путь. Том второй

— Полноте! Идемте, идемте!..

И она бросила на меня такой проницающий взгляд, который, казалось, доходил до глубины души. И притом это был взгляд черных, как уголь, необыкновенно блестящих, жгучих глаз. Она вся, вся ее фигура была как бы одно повелительное, волнующееся стремление.

Ноздри ее тонкого носа дрожали и раздувались. Дрожали ее алые, резко очерченные губы, и вся волновалась ее высокая, стройная грудь.

Я молча, покорно пошел за нею, как школьник, поддерживая правой рукой черную повязку, на которой была подвешена левая рука.

Княжна указала мне стул подле себя — и быстро назвала четырех своих спутников поочередно, указывая на них пальцем.

Мы составили довольно большой кружок, для которого пришлось сдвинуть два стола вместе.

— Граф говорил мне, — начала княжна, когда мы уселись, — что вы умный человек…

— Я желал бы быть им…

— Постойте!.. Здесь мало умных людей, но много самолюбивых… и я первая между ними. Самолюбие заставило меня быть здесь, в Севастополе, одной между военных… Здесь теперь идет такая война, в которой может быть и женщина… Здесь не нужно физической силы. Ее заменяет сила пороха…

— Пока, княжна… Но если начнется рукопашная… — перебил ее Локутников, который сидел близко к ней.

— Постойте. — И она быстро дотронулась до его руки. — В рукопашную я не пойду!.. Рубиться саблями, колоть штыками!! Фи! C'est par trop cynique!![4] Нет! С меня довольно, слишком довольно работы свинцом и чугуном… С меня довольно, как люди хладнокровно и мужественно истребляют друг друга… Я на пиру. Кровь опьяняет!..

И она взглянула на меня своим гордо презрительным взглядом, но в этом взгляде мне показалось что-то страшное, кровожадное.

«Точно вампир!» — подумал я.

XXVIII

— Княжна!.. — сказал я. — Бравированье опасности — иногда дело хорошее… Но циническое отношение к такому делу, как севастопольское… мне кажется… оригинально, но… неправильно.

— Ха! ха! ха! — захохотала она резким, как мне показалось деланым, смехом. — Что же? По-вашему, надо плакать, глядя на эту бойню! Сокрушаться о человечестве и жертвах рока?.. Их так много!.. Ха! ха! ха! ха!..

И в ее смехе зазвучали слезы, истерический плач.

Гигинов, который сидел подле меня, наступил мне на ногу и мигнул мне многозначительно.

— Нет! Пусть больше крови, разрушения, истребления… Пусть везде пирует смерть и скорее настанет ее покой.

Я смотрел на нее с недоумением. Мне странно казалось, что то, что она высказывала теперь, было моим настроением еще вчера. Еще вчера вечером я жаждал этого истребления, грома, крови… Что это?! Влияние ли обстановки?!

— Княжна! — сказал я. — Мне кажется, вы забываете причину, из-за которой ведется это упорное истребление. И я думаю, вы не бросите камня в эту причину… Что может быть выше и чище, как привязанность к родине, к отчизне и защита ее?!

Княжна взглянула на меня насмешливо и ничего не ответила.

Граф ответил за нее.

— Неужели вы думаете, — спросил он насмешливо, — что здесь играет роль патриотизм?! Зачем, например, вы переехали в Севастополь? Ведь вы были на Кавказе?

— Я именно затем приехал, чтобы защищать Севастополь и мою родину.

— Ну! Блаженны вы в вашем идеализме; а мы вот, я думаю, все собрались здесь за другим. Здесь быстро производят в следующий чин или в чистую, на «тот берег». А там вас встречают очень милостиво, по правилу: «Нет более сей любви, аще кто положит живот свой за други своя»… Ведь это очень практично… Как вы думаете?

Я чувствовал, что все смотрели на меня вопросительно.

И я, помню, подумал тогда: зачем же я расставался с моей дорогой Леной? Зачем она покинула меня?.. Когда здесь, у очага войны, нет того настроения, которое одушевляло ее там, таким чистым и, казалось мне, святым огнем?

— Здесь, ради отчизны, дерутся только солдаты и бурбоны, — проговорил басом артиллерийский полковник, высокий, плотный господин с большими черными усами и густыми нависшими бровями.

— Нет! Зачем же? Найдутся многие, — сказал граф, — но у солдат скорее стремление просто удовлетворить потребность драки…

— Как у петухов. Жажда боя, крови! — подхватила оживленно княжна, и опять в ее глазах мелькнула какая-то страстная искорка.

XXIX

Мы засиделись у Томаса, ужинали и разошлись во втором часу.

Помню, княжна предлагала тосты, один эксцентричнее другого.

— За взрыв бастионов — и Севастополя! Ура!

— За барачный тиф и его союзника!

— За ту Севастопольскую бомбу, которая убила больше всех других!

Помню еще (и, вероятно, никогда не забуду), как она, под конец ужина, облокотившись на стол и держа в одной руке бокал, прямо уставила на меня свои черные, блестящие глаза.

— В презренном мире все кружится, — говорила она таинственным полушепотом, выпивая маленькими глоточками шампанское. — Ночь и день, лето и зима, жизнь и смерть, творение и разрушение… и горе дураку, который поверит или сам подумает, что здесь есть место наслажденью… Здесь есть место… только опьянению и фейерверку!..

Помню, когда мы вышли из ресторана, то как-то страшно, зловеще среди серого, раннего, тихого утра неслись по небу бесконечные огненные дуги и гудел несмолкаемый гром…