Тёмный лабиринт

– С первой секунды рождения мы несём внутри себя маленькую смерть. И с каждым днём она ширится, растёт и крепнет внутри нашего тела. Часы безжалостно отсчитывают время, его так мало, и надо как можно ярче его использовать. Жизнь, как зачарованный лес – вступи в него и зашевелятся во мраке древние чудовища – страх, стыд, сомнения, запреты. Надо идти вперед, не обращая на них внимания, и тогда откроется тебе чудесное сокровище.

– Какое же? – одними губами прошептала Кэти.

Но он услышал. Усмехнулся.

– Великое тайное знание. Что счастье – это здесь и сейчас. Что красота мгновенна и так хрупка, что уловить её, ускользающую, так же легко, как аромат цветка в жаркий полдень. И, как аромат цветка она недолговечна. Смотри, – он намотал её пшеничный локон на палец, – похоже на ручную змейку.

Завиток соскользнул с руки и потёк жидким мёдом по груди. Генрих слегка раздвинул полы чёрной накидки (Кэти и не заметила, когда же был развязан соединявший их узел). Узкая полоса её алебастровой кожи как луч лунного света матово блеснула в ночной темноте. Генрих, не касаясь её кожи, медленно повёл рукой вниз, словно приглашая её в путешествие по собственному телу, на которое она теперь смотрела, словно видела впервые. Вниз, от розовых губ, ныряя в ложбинку яремной впадинки, чуть вверх по лилейному холмику мягкой груди, теперь дальше, по плоскому животику. Он на мгновение коснулся прохладными пальцами её кожи, отчего та мгновенно покрылась мурашками, а соски напряглись и затвердели, соблазнительно проступив через тонкую ткань. Треугольник волос внизу живота был таким светлым, что в сумраке казалось – их нет вовсе, как у античных статуй.

– Это называется – холм Венеры, – пальцы задержались, а затем нырнули вниз, раздвигая лепестки розовой розы, лаская, дразня, скользя по шелковистой плоти. И медленно, словно с сожалением, рука покинула своё недолгое пристанище. У Кэти вырвался вздох разочарования. Она отметила с раздражением мимолётную улыбку, коснувшуюся губ Генриха. Он снял покров с плеч Кэти, и ткань с тихим шорохом упала на пол. Инстинктивно она закрыла руками грудь.

– Нет. Опусти руки.

Очень медленно, борясь с собой, она подчинилась.

– Вот так. А теперь посмотри себе в глаза. Давай. Есть старинная испанская пословица: «Страх отнимает половину жизни». Слова, которые ты не произнесла, вещи, на которые не решилась…

– Ошибки, которых не совершила… – съехидничала Кэти.

– А многие ошибки и станут жемчужинами твоих воспоминаний, когда ты станешь милой дряхлой старушкой, – в тон ей парировал Генрих.

– Ты заставляешь меня…

– Я заставляю тебя без стыда и страха посмотреть на собственное тело. Никогда уже не будет июньской ночи, когда тебе семнадцать, – он сжал её плечи и развернул к себе.

– Биение крови, горячечный стук сердца, красота этой ночи, то, что поднимается из глубины твоего существа – это всё, и более нет ничего, это и есть жизнь во всей её силе и полноте.

– Так ты не веришь в грядущее блаженство? В то, что существует рай? – прошептала Кэти.

– Почему люди верят только в грядущее, но нисколько не умеет наслаждаться настоящим? Почему, когда человек берёт на руки первенца, выигрывает битву, сжимает в объятиях желанную женщину, он не скажет, не подумает – вот оно, блаженство? Мне кажется, что, переступив порог рая такой человек будет весьма разочарован: «Как? Облачившись в белые одежды целую вечность бренчать на лире? И ради этого я себе во всём отказывал?»

– Во что же ты веришь? – Кэти и сама не знала – ужасаться ей или смеяться.

– В то, что здесь и сейчас, – он привлек её к себе. Растерянную, смущенную, окончательно запутавшуюся. Приник к её губам требовательно, жадно. Кэти впала в странное оцепенение. Он пугал её, и тянул как магнитом. С Эриком было по-другому – она чувствовала себя с ним равной, могла обижаться, злиться, желать. Но в самых тёмных глубинах сознания ощущала, что может доверять. Так собственным телом можешь быть не доволен, но противопоставлять себе или отторгать? Никогда.

– Всё остальное – лишь правила, придуманные обществом. Смотри, – он коснулся губами её руки. – Я целую тебя, как друг, – теперь губы оставили тёплый след на её щеке – теперь как брат. Теперь, – он на мгновение приник к её губам и тут же отстранился, – как любовник. Медленно, не спуская глаз с её ошеломленного личика, Генрих опустился на колени, положил ладони на её бедра и поцеловал покрытый золотистым пухом треугольник. – Но это смешно, – его руки скользнули вверх, нежно лаская её кожу, – каждый сантиметр, каждый атом твоего тела прекрасен и нет разницы, не может быть разделения – что грешно в нём, что свято…

Он подхватил её на руки и отнёс на постель. Тело окунулось в мягкий мех волчьей шкуры. Оцепенение не покидало Кэти. В голове сделалось абсолютно пусто. Пальцы похолодели, низ живота горел огнём, её мутило от страха и желания. Веки опустились помимо воли, язык прилип к гортани, ни вздохнуть, ни вскрикнуть.

– Ты прекрасна.