Темный инстинкт

— И недавно совсем. Ну-ка пойдем глянем.

Они продрались сквозь кусты и очутились на полянке, поросшей пожелтевшей осокой. В эту полянку отлого переходил склон невысокого холма — песчаная почва, несколько молодых сосен. По холму вилась узкая тропка, видимо, проложенная тут неутомимыми дачниками. Оканчивалась она возле какого-то бетонного кольца, низко врытого в землю. Мещерский поначалу даже и не понял, что это, — солнце слепило. Потом разглядел — нечто наподобие артезианского колодца или заброшенной бетонной опоры, а возле нее…

— Мать честная! — ахнул Сидоров. — Ну, дождались!

Мещерский закрыл глаза. Секунду назад, ощущая в ладони прохладный шелк, он уже подспудно готовился к тому, что, ВОЗМОЖНО, УВИДИТ, но.., увидел совершенно другое. СЛАВА БОГУ? СЛАВА БОГУ, ЭТО НЕ ОНА. А…

У колодца в нелепо-неестественной позе лежал тот, с кем всего три часа назад они расстались у ворот дачи: Андрей Шипов. Мещерский с трудом овладел собой, заставил себя СМОТРЕТЬ: майка и джинсы Сопрано залиты кровью.

Зияющая рана на хрупком горле. Спутанные волосы, а в них — травинки, листочки, мелкие сучья, сор. Лицо — восковая маска, изуродованная судорогой. Мещерского снова поразило сходство Шипова с Киану Ривзом в образе Будды из фильма Бертолуччи, теперь Будды страдающего, излучающего боль. Шипов как-то странно полусидел, прислонившись к колодцу, — ноги, перепачканные кровью, согнуты, руки — как плети, торс выгнут, словно в последней агонии мертвец порывался встать.

Сидоров склонился над трупом.

— Телефон на даче имеется? — хрипло спросил он, облизывая враз пересохшие губы.

— Да. И у нас «сотка». Только в комнате осталась. — Мещерский тоже не узнавал своего голоса.

— Слетай мигом. На холм, берегом озера — тут недалеко. Номер 56-13, а лучше волоки сюда, я их сам вызову.

И никаких комментариев там. Никому, слышишь?!

Этого он мог бы и не говорить. Когда Мещерский скрылся за соснами, они на пару с Кравченко снова повернулись к трупу. Кравченко осторожно обогнул бетонное кольцо.

— Это колодец, — сказал он. — Заброшенный. Рельсами вон забили. А тут что? Кровь. На стенке — смотри-ка.

И здесь тоже, на этих свайках. — Он указал на толстые полосы металла, крест-накрест прикрывавшие черный зев колодца.

Потом он присел на корточки. Осмотрел, насколько это было возможно без перемещения тела, спину Шилова — сбитая кверху футболка, на коже — вроде ссадины, но видимость была ограничена. Молча указал на все Сидорову. Тот осторожно провел рукой по карманам джинсов убитого. Там ничего не оказалось. Затем они все так же осторожно и тщательно, круг за кругом, обыскали траву, местами примятую. Кое-где на ней чернели пятна запекшейся на солнце крови. Увы, нигде не оказалось ни одного участка голой почвы, никаких отчетливых следов обуви.

— А это что? — Опер наклонился и поднял с травы порванную золотую цепочку. — Это его?

Кравченко кивнул.

Сидоров промерил глазами направление от кустов — след волочения от шоссе до заброшенного колодца.

— Тут что-то не так, — сказал он. — Я не могу определить, где конкретно на него напали, нанесли удар. Должна быть обильная кровь в этом месте. Обязательно должна.

Лихорадочно по следу в траве вернулись к кустам. Снова продрались сквозь них к месту, где словно яркий флажок неизвестной страны все еще полоскался на ветру шелковый оборвыш. Кравченко прошел немного вперед.

— Здесь! Нашел, кажется, — крикнул он тревожно.

У обочины дороги чуть в стороне на траве — лужа черной крови.

— Шипов шел по шоссе. А за ним наблюдали из кустов. Напали, возможно, сзади, полоснули по горлу — вот так. При умелом ударе это все выглядело бы…

Сидоров смотрел на шарфик:

— Так, он начал падать, зацепился вот этой тряпкой.

Это его тряпка? Нет? Не знаешь, что ли? Ну ладно, потом разберемся. Так, а уже отсюда его потащили к колодцу.

Кравченко молчал — отчего-то ему не хотелось говорить, что шарфик, на котором опер выстраивает сейчас свою версию картины убийства, не принадлежал Сопрано, а принадлежал…

— Он легкий как перышко, Саша, — сказал он хрипло.

— Что? — Сидоров болезненно поморщился.

— Это было несложно. Ну, тащить его. — Кравченко посмотрел на часы:

— Без семи три, а Шилова убили…

— Около полудня, может, в час дня. Судя по следам крови… Хотя там, на поляне, солнцепек, все могло произойти и гораздо позже.

— Около половины второго?

Опер кивнул. Прежнее развязно-залихватское выражение лица его сменилось теперь угрюмо-вопросительным.

— Сослуживцев-то у тебя много? — поинтересовался вдруг Кравченко.

— А что?

— Лес будете прочесывать?

— Будем. Обязательные действия. Инструкция.

— Зря.

— Почему?

— Интуиция. Тот, кто это сотворил, уже там, где его никакие прочески не достанут. Пятки салом смазал он, Шура, — Кравченко все смотрел на убитого. — И запомни: мы были с тобой в момент убийства. Алиби. А то я знаю ваши манеры: чуть что и…

— Я всегда все помню.

— Ну, я рад. Дай-ка мне фотку, что у тебя в кармане, — и, когда опер протянул ему фоторобот Пустовалова, Кравченко сунул его в карман куртки. — У тебя таких много, а мне теперь эта морда и самому понадобится.