Темный инстинкт

— Никакого супермена. Там дверца шкафа была приоткрыта, в стекле, как в зеркале, все и отразилось. А у меня, как ты знаешь, орлиный взор.

— Все равно это чушь. Нелепо! Нелепо предположить, что ОН схватил эти щипцы в перчатках. Ну где он их взял бы? Да у него и времени не хватило бы еще перчатки какие-то напяливать… Или.., если он только все заранее приготовил… Тоже чушь. Может, с кухни уволок — домработница посуду-то в чем-то моет, пол, может, из туалета. Тогда… Тогда почему же они не ищут перчатки? Они в доме должны быть, если он ими воспользовался! Они должны все тут перерыть…

— Они что-то в этом роде как раз искали. Только.., ему и перчатки не потребовались, Серега, — Кравченко затянулся. — Помнишь обстановку в гостиной, когда мы туда как стадо вломились?

— Ну? Телевизор там работал, она — в кресле, щипцы…

— Да. И камин полыхал. А в нем на самой решетке догорала бумага. И пепел был на углях. Это от уже сгоревших листков.

— Помню, ну.., хотя, честно говоря, ни черта я не заметил, Вадя.

— В гостиную мы попадаем по коридору, минуя кабинет. Когда ОН шел убивать ЕЕ — а он знал, что она в гостиной одна, потому что видел (тут все, кроме нас с тобой, видели), как она уходила смотреть передачу, — он просто по пути заскочил в кабинет. Взял со стола несколько листов бумаги, затем прошел в гостиную, открыл дверь — камин вот он, рядом с дверью, щипцы из своей подставки торчат тоже на виду — только руку протяни и возьми тихонечко. Он и взял щипцы через бумагу. Как горячую сковородку тряпкой прихватил. Дешево и сердито. И не надо никаких водевильных перчаток. Она сидела в кресле, спиной к двери, телевизор грохотал. Она его не увидела. А ему потребовался только один удар, потому что он бил наверняка, знал, куда именно надо ударить так, чтобы она даже не вскрикнула.

— Он или она? — спросил Мещерский.

— Или она, — Кравченко сплюнул. — Или она била наверняка. Ненавижу я это «или» — паскудство сплошное, а не слово, ей-богу. Когда мы очутились в гостиной — бумага в камине почти сгорела. Думаю, там был не один лист, скорее два-три. Он швырнул ее на угли, только немного не рассчитал, когда положил щипцы на пол. Не бросил, Серега, заметь, а положил аккуратненько. Иначе кто-то бы обязательно услышал, как они об пол брякнули — ведь они литого чугуна, старинные, кажется.

— Я ими всякий раз любовался. Старая вещь хорошей работы.

— Такие же, как и бритва. — Кравченко вздохнул. — Интересно, Корсаков сам ментам про бритву рассказал или кто-то еще подсуетился? Нет, наверняка сам. Ему умалчивать смысла нет. У него же его белые брючки в крови были, когда менты приехали. Как они в него сразу вцепились! В первого, даже переодеться заставили с ходу, вещи изъяли. Ну, он и должен был как-то объясниться. Хотя они такие объяснения вполуха слушают. Но… Потому-то они каждого из нас и просили подтвердить: а был ли означенный инцидент, имел ли место?

— А меня про бритву никто не спрашивал, — Мещерский сел в плетеное кресло.

— А меня очень даже спрашивали. Я и подтвердил: да. Парень действительно порезался на моих глазах, свидетелей назвал. Потому-то они его и не задержали. А то бы давно сидел он по какому-нибудь указу в ихнем клоповнике.

— Но одежду-то они все равно забрали его! Значит, будут экспертизу проводить. Все наши показания для них — дырка от бублика.

— У ментов работа такая — проверять очевидное. Не верь глазам своим, не верь ушам своим. К тому же история с этим лезвием в рояле какая-то не правдоподобная, что ли.

Я, например, будь я следователем, вообще не поверил бы.

— А я… — Мещерский содрогнулся. — И правда мерзость это. Как раздавленный таракан, как плевок на асфальте. Отвратительнейшая мерзость. Ведь это надо же до такого додуматься? Словно в насмешку… Корсаков сам тогда психанул, всю руку рассадил себе, а тут — все это словно спародировали: и его истерику, и его горе, даже утрату его. На, мол, тебе. Снова чиркни бритвочкой по живому.

— Кого ненавидеть-то, Серега? — Кравченко сел рядом. — Корсакова? Тогда по твоей логике получается, что тот, кто вставил бритву между клавишей, знал, что непременно сядет играть он.

— Димка тут чаще всех около рояля. Тихоновна вон только сегодня, а он почти постоянно что-то наигрывает.

Так что догадаться не так уж и трудно. И потом, Вадя, среди нас ведь был тот, кто попросил Корсакова поиграть на рояле, причем с такой елейной рожей, — Мещерский вспомнил лицо Новлянского и поморщился.

— Когда мы колготились с этой бритвой в музыкальном зале, Тихоновна была уже минут пятнадцать как мертва. Бумага, конечно, еще горела, но… Я же сказал, что когда эту бумагу швырнули в камни, немного не рассчитали — она застряла в решетке. Сначала прогорели щепки, стружки, и только когда занялись дрова, пламя охватило и бумагу и она начала тлеть с одного края, так что… Скажем, все начало происходить именно тогда, когда мы с тобой травили баланду на террасе, а все остальные сидели внизу.

ОНА играла, потом пошла к телику. Передача началась без четверти одиннадцать. Кто-то пошел за ней. Кто?

— Новлянская тоже, между прочим, была наверху.