Темные вершины

– То есть на вечно живые мощи кадавра положить вечно мертвые мощи его наследника. И тогда темная сила закольцуется и пожрет сама себя.

– Так ведь он умрет тогда, базилевс! – воскликнула она, с ужасом глядя на рыцаря.

– Умрет, – кивнул он. – Но ведь он и должен умереть, и другого выхода никакого просто нет, не существует его.

– А мне плевать, что не существует, – сказала она. – Все равно не позволю.

Он снова вздохнул: ну что ты скажешь? Вспомнил вдруг рассуждения модного литератора – из нынешних, домостроевских. «Капризна русская женщина, – писал модный, – и на кухне ей жарко, и в прачечной мокро, и на огороде пыльно. Не хочет покоряться, стоит на своем. Нет чтобы радоваться жизни, а она все норовит улизнуть от домашней работы, и то ей не так, и это не сяк: зачем мясо перемороженное, зачем картошка гнилая, зачем цены высокие? Нет в ней смирения, даже не ищите. А ведь если подумать без гнева и пристрастия – как бы прекрасно прийти после напряженного рабочего дня и окунуться с головой в домашние хлопоты! Умиротворяет, успокаивает, наполняет жизнь смыслом… Рядом – заботливый муж… Ладно, пусть не рядом, пусть опять в кабак пошел, скотина. Зато рядом ребенок, Богом данный, младенец, кричит благим матом, уже и пеленки запачкал, а все успокоиться не может, животик болит. Вот сейчас поменяем ему подгузник, застираем, повесим сушиться, а после уж и к другой работе вернемся. Ну разве не красота? Не о том ли она мечтала, выходя замуж за прекрасного, хоть и несколько нетрезвого принца?»

Василий хмыкнул – ядовит литератор, язвит не в бровь, а в глаз, вот только при всей важности женской темы все это детские игрушки рядом с тем, что им предстоит. Надо, надо отдать базилевса – отдать руководству Ордена, во власть холодной, медленной, мучительной могилы. А иначе зачем годы, десятилетия борьбы, зачем безвозвратно потрачена жизнь многих людей – впустую, что ли?

Конечно, если бы его спросили, он бы сказал, что способ, который к базилевсу применят, способ этот жестокий, бесчеловечный, бессмысленный даже. Так что очень хорошо он понимал Настю и даже сочувствовал ей. К тому же и базилевс этот, который просил звать себя не базилевсом даже, а просто Максимом, и правда был с виду парень хороший, славный. Может, именно поэтому и сбежал из дворца, не захотел участвовать в этом шабаше. Но пути назад не было, не могло быть, уже стояла на нем черная метка, дьявольская печать, уже подключен он был к адской цепи непогребенных. И значит, только он мог разорвать эту цепь, каким бы он там ни был человеком – хорошим или плохим. Это не мы, это жизнь так устроила, что иногда из положения есть только один выход, других не предусмотрено. Ну или уж вовсе никаких, тогда смерть и черное небытие.

Так уговаривал себя старый рыцарь, уговаривал, а уговорить не мог. Вот поэтому уже третий день торчал он с Настей и базилевсом – и не на конспиративной квартире даже, а в своей собственной. Потому что стоило туда отвезти базилевса, как тут же о нем узнал бы Орден, а там чикались бы недолго.

– Вы меня не отдавайте триумвирам, – попросил базилевс при первом же разговоре, – лучше просто убейте. Я там такое видел, что лучше сразу умереть, но не возвращаться.

«Эх, милый ты мой, – думал Василий, – знал бы ты, что тебя у нас ждет, может, не стал бы так скоро открещиваться от своих триумвиров…»

Он вспоминал, как года два назад, глядя в телевизоре на выступление прежнего базилевса, не ставшего еще в цепь непогребенных, сказал он Насте:

– Великого хитрожопия человек: врет как дышит.

Этот же, нынешний, был совсем иной, мальчишка был глупый, наивный и честный, и даже, кажется, пребывание во дворце его не поменяло. Ну как такого убьешь, как положишь его живьем к смердящим, вечно живым мощам кадавра, как накроешь прозрачным стеклом, чтобы мучился, чтобы погиб?

Но решать надо было что-то, и решать быстро, срочно, потому что разваливалась страна, разваливалась на куски. Тут либо вернуть базилевса во дворец, чтобы им, как пробкой, заткнули борт тонущего государственного титаника, либо уж по всем канонам похоронить на мощах кадавра. Но выбирать, конечно, они не могли. Выбирать будут другие, их дело – отдать базилевса высоким людям в целости и сохранности, а там уж как Орден решит, будь то Суд девяти, эгар или даже сам Великий Магистр единолично.

Настя прочитала, конечно, все эти мысли в его глазах, да и как не прочесть, подошла к нему, взяла за плечи, смотрела прямо, неотрывно.

– Что ты, дядя Василий, – сказала она, – в самом деле хочешь убить Максима?

Он чуть не заплакал.

– Ну как же так – хочу, как ты можешь даже спрашивать такое?

В глазах ее зажглась надежда.

– Значит, не выдадим его? Поможем спастись?

Он молчал, прятал глаза, не смотрел.

– Ну что ты? – она тряхнула его. – Говори, не молчи.

Он заговорил медленно, с болью, голос звучал глухо.

– Не могу тебе передать, как мне горько сейчас, горько, что не понимаешь ты, что осудишь…

– Осудишь? За что?

– За это вот… Прости, Настена.